гораздо больше, чем целоваться, они вдруг все сделали – на наших изумленных глазах. Потом, когда я сама стала это делать, я все время мечтала тоже сделать это стоя, но никто еще, ни разу… Вплоть до прошлого воскресенья, когда в мою жизнь стремительно, словно смерч, ворвался – Жан.
Уже неделю я живу в этом новом облике, я чувствую будто большой гладкий камень в паху, словно бы это сама его сперма там затвердела, как древний трилобит.
Тогда мы курили на кухне потом. Мы молча стояли, курили и смотрели друг другу в глаза потом, как те влюбленные в шестидесятых.
Я вдруг поняла, что не знаю его имени: когда нас представили два часа тому назад, я машинально отметила, как он красив и свеж, и машинально отметила, как странно его имя, что-то легкое, журчащее, французское…
– Поль, – вертелось у меня на языке.
– Жан! – услышала я голос мужа в дверях.
И Микров вошел, меня как обожгло: я впервые встретилась с ним глазами после того, как это произошло.
– Что за странное имя, простите? – нетактично поинтересовался он от нечего сказать.
– Это мамка меня, – широко и дружески улыбнулся Жан. – В честь Жан Поля Бельмондо.
Милый мой мальчик, наивный, совсем еще ребенок…
Микров покурил с нами, поболтал, побалагурил с Жаном. Я положила голову мужу на плечо.
– Впервые в жизни я получаю такой удивительный подарок на Восьмое марта, – сказала я, глядя Жану в глаза.
– Спасибо, дорогая, – смущенно отозвался Микров, – я как-то совершенно случайно, интуитивно выбрал эту вещицу.
– А что вы ей подарили, если не секрет? – поинтересовался Жан.
– Секрет, – сказал Микров с особой важностью. – Вообще, я не очень люблю данный праздник, потому что наши скромные мужские подарки, – он энергично двинул ладонью в сторону Жана, надеясь найти в нем понимание, – олицетворяют извечное человеческое лицемерие. Целый год женщина моет посуду, стирает, и только в этот день, видите ли… Чтобы назавтра опять… Согласитесь, этот праздник просто унижает женщину.
– Ну, это как сказать, – сказал Жан, улыбаясь мне. – А если все это искренне, от души?
Микров ничего не ответил – принялся разминать вторую сигарету… Микров не верит в существование души.
Жалкий ты человек, профессор Микров, доморощенный философ. Чуть не оцарапал меня своими рогами…
А как ты блеял когда-то, как гордился своими учеными степенями, когда двигал перед собой, как бульдозер кучу – свою ученую карьеру. И все лопнуло теперь, ничего от тебя не осталось, ты ничтожество, ты фук, ты ничто. И теперь такой парень, как Жан, стал неизмеримо выше тебя, и ты прыгаешь, маленький, едва доставая до его яиц.
Ибо во всем виновато твое пьянство, господин профессор.
И если раньше ты, высокомерный, как баклажан, и пальца бы не протянул какому-то Жану, то теперь ты подпрыгивал и лебезил, нюхая яйца, которые пахли мной, и балагурил, шутил глупо, и шуткам твоим никто даже не улыбнулся.
Да, ты очень похож на тухлый баклажан в очках, профессор