хочешь – не надо. У тебя есть лучшие предложения?
– Придется обращаться к отцу… Помнится, у него оставались стародавние связи в жандармерии. Не знаю, в силе ли они.
– И пожелает ли твой папенька вмешаться в историю.
– Серж, я знаю отца. Он никогда не отступался при необходимости протянуть руку в нужде.
– Лер, неужели ты и вправду был готов отдать за девчонку чертову сумму, загнавши себя в долги? Или – блефовал?
– Да, пожалуй, вот только цыгане сильно разозлили.
– Шевцов, ты рыцарством захворал? Не могу поверить, что речь идет о дикой цыганке.
– Дружной, в тебе говорит снобизм.
– Так что, идеалист, все люди братья?
– Мне и среди русских куда как не все братья. Братство не национальностью меряется.
Доставив девушку к отцу в особняк, Шевцов столкнулся с новой трудностью. Илона ни в какую не соглашалась подняться в приготовленную для нее девичью на втором этаже, бывшую комнату Сонечки. Сколько оба Шевцовых и горничная ни бились, пересилить упрямую цыганку не удалось. Нужно было найти переводчика.
Трудно вообразить, каково было в малом городке в предместьях Санкт-Петербурга сыскать знатока венгерского языка. Валерьян Валерьевич обошел прихожан и выяснил, что в прилегающем сельце снимает дачу бывший цирковой гимнаст, уроженец Закарпатья. По безвыходности решили попытать счастья. Послали пролетку. Располневший на покое артист с охотой прибыл и действительно сумел объясниться с норовистой туземкой.
Почесав мохнатую голову, господин Орос передал озадаченным домочадцам:
– Она не может подняться на второй этаж.
– Что за блажь?
– Боится осквернить дом.
– Переведи: у нас другие порядки. И коль скоро она поехала со мной, пусть перенимает правила нашего мира.
Девочка по-прежнему цеплялась мертвой хваткой за перила.
– Поняла ли она?
– Поняла. Но строптива.
Шевцову прискучили бесплодные разъяснения. Взяв руки Илоны в свои, он медленно разжал ее пальцы. Илона смотрела Шевцову в глаза с доверчивым обожанием, все еще сопротивляясь по инерции. Подхватил на руки обмякшую девчонку – и понес наверх. Занеся в горницу, усадил на кровати. Илона не давала ему разогнуться, обхватив шею руками.
– Илоночка… пусти. Ты здесь будешь жить. Обживайся.
Илона еще крепче ухватилась за Валерия, бормоча непонятные тревожные слова.
Шевцов оперся коленом на кровать:
– Девочка, знаю, что тебе страшно. Ничего, все пройдет. Ничего.
– Ничего… – эхом откликнулась девушка.
– Вот и славно… Пусти, моя хорошая.
Илона разжала руки.
– Скоро ужин подадут. Покажу, как нужно за столом сидеть. Не робей, девочка.
Томным лиловым августовским вечером, одним из последних в остывающем Петербурге, Шевцов запросил аудиенции у Шаляпина: Большой театр давал на сцене Мариинского «Фауста». Ему отказали – певец устал и занят был чрезвычайно.
Тогда Шевцов, потеревшись среди артистов труппы и разведав,