принесли весть о смуглой зеленоглазой девице, спустившейся с гор. Первым порывом было бросить все и поехать к ней, но Зар, пересилив себя, остался на месте. Что, впрочем, не помешало ему подыскать костюм получше, посетить баню и цирюльника. Пришлось покопаться в набросках и отыскать самый удачный. Выбор не слишком велик, он использовал рисование для медитации и ухаживания за девушками, а не для оттачивания навыков. Установив мольберт на волнорезе, он оценил вид и решил, что с него самого на таком фоне можно писать картину.
Вороны, наблюдая издалека, проводили девушку до самого города и привели к нему. Все это время Зар тешил себя мыслью, что разлука излечила его сердце и позволила накопить достаточно гордости, чтобы не повторять старых ошибок.
Ниоба явилась. Ветер играл с черной кудрявой прядкой, выбившейся из-под платка, намотанного чалмой. Холодный морской ветер окрасил щеки милым румянцем. Серый город померк в блеске ее зеленых глаз. Очарованный явившимся перед ним образом, Зар потянулся навстречу, видя ответную улыбку.
Просияв, девушка, не помня прошлых обид, распахнула объятия, и они крепко обнялись. Стиснув хрупкое тело руками, он оторвал ее от земли и закружил. Девушка счастливо пискнула.
Ниоба спросила что-то о картине, рассказала о скорой отправке поезда, а Зар все это время искал тему, которая заставила бы ее задержаться тут подольше, одновременно презирая себя за слабость.
– До начала учебного года еще две недели. Не хочешь навестить Лису?
Ниоба выдала такую бурную реакцию, готовая прямо сейчас броситься в дорогу.
– Давай так. Предупредим твоих, забросим сумки ко мне и пойдем куда-нибудь поедим. Вечером будет поезд до Астры, оттуда рукой подать до Кайтов.
Пришлось забежать на работу. Под недовольными взглядами коллег он написал заявление об отпуске – впервые за два года. Пока шли к квартире, Зар опасался неловкого молчания, но у Ниобы накопилось столько впечатлений, что она могла бы без остановки говорить о горах, так и не исчерпав этой темы за целую вечность. О горах она говорила так пылко, так страстно, что Зар сам невольно начал проникаться восхищением и любовью к тому, что полжизни ненавидел.
Воспитание порой брало верх, и Ниоба делала паузы, позволяя собеседнику вставить слово. Одно плохо: всякий раз, когда Зар поворачивался к ней, горло пересыхало, мозги превращались в кашу. К счастью, невразумительного мычания и кивков было достаточно для поддержания беседы.
Когда они добрались до старого, серого от влаги, скрипящего на ветру дома, где он снимал комнату, мозги немного пришли в порядок.
– Ого, живешь под самой крышей? – восхитилась она, поднимаясь по покосившейся лестнице, которая медленно отделялась от стены, обнажая кривые ржавые гвозди.
Только Ниоба могла бы восхититься столь неприглядным местом жительства.
– Да. Летом крыша накапливает жар, зимой все продувается, а во время дождя долбит прямо по голове. Зато открывается шикарный вид на залив.
Пропустив