известно, в 1565 г. царь порвал с «Избранной радой», отправил в отставку Адашева и Сильвестра и объявил о введении особого режима для части страны – опричнины. Объявив себя «игуменом», царь перестал слушать митрополита Филиппа, учредил нечто вроде своей парацерковной организации опричников и погрузился в смакование террора. Казни следовали за казнями, верхушка общества была объята страхом, народ, вероятно, не очень понимал, что происходит, но сочувствовал борьбе с боярами – «хорошо богатых потрепать». На границах шла война, экспедиции шли на восток, поэтому мероприятия Грозного и его истерические метания между Александровой слободой, Кремлем и Якиманкой были заметны только ближнему кругу да заезжим писателям вроде Герберштейна. Но гнев царя обрушился и на Церковь: за митрополитом Филиппом последовали и главы опричников, а за ними – архиереи и игумены-противники убитого митрополита. Начав расправу с Церковью, власть автономизировалась от общественной совести и де-факто провозгласила свою неподсудность. Далее массовый террор продолжался уже без контроля со стороны духовных властей. А это уже была фактическая тирания, когда люди боялись высказывать хоть какую-то критику в сторону царя и его окружения.
Чем же так драматичен первый массовый террор в исторической перспективе? Люди начинают терять веру в общественную справедливость и в институт власти. Уничтожая старую аристократию, власть уничтожала прослойку, способную рефлексировать. Уничтожая функцию совестливой критики власти со стороны Церкви, власть загнала протест внутрь общества и создала предпосылки для Смуты и бунтов. Страна попала в чудовищный кризис, приведший ко второму удару, предвосхитившему Раскол – Смуте.
Смута
Слово смута вызывает в наше время больше ассоциаций с душевным настроением человека, чем с историей российской или с политическими процессами и их цикличностью. Однако все же политический и исторический смысл слова «смута» первичен. И тем не менее впервые слово «смута» в значении «восстание, период политической и социальной анархии появилось именно в языке XVII в. Мало кто помнит, что само это слово пришло на Русь из византийской культуры, в которой слово τάραχος обозначает восстание или беспорядки. Это слово так удачно привилось к культуре русской, что стало парадигматическим.
Так, например, Ю. С. Пивоваров предложил ввести понятие «смута» в качестве русского аналога слова «революция». Этот «новый шишковизм» выглядит как программа «локальной русской политологии» и исходит из идеи, что в России все настолько уникально, что вовсе не описывается в категориях мировой науки. Но Пивоваров пошел еще дальше: он считает, что в России вовсе нет революций в смысле европейском, а есть только смуты, то есть группы явлений с нарастающей энтропией и несистемностью, которые приводят к социальным сдвигам. В наших размышлениях мы не станем повторять банальных мыслей, будто беспорядок – это плохо, а упорядочение –