узнать больше про орхидеи, – сказал Хаген, – подумайте о том, чтобы в следующий раз захватить обед и для себя. – Он склонил голову набок. – Я хочу сказать, если вы любите их так, как их любила ваша мать.
Помахав ему на прощание, Саманта вышла из теплицы и натянула рукавицы.
«Орхидейный лазарет», как называла его мать Саманты, находился у нее в комнате, вдоль окна. После того как съежившиеся цветки опадали, мать ставила растение на подоконник и оставляла его на непрямом свете до тех пор, пока оно снова не зацветало. Раз в неделю она подкладывала в горшки кубики льда, чтобы талая вода пропитывала землю.
– Зачем ты поддерживаешь чью-то жизнь, – спросила как-то у матери Саманта, – если ее все равно уничтожит Финиш?
Мать пожала плечами.
– Зачем принимать душ, если все равно испачкаешься? Зачем есть, если все равно проголодаешься? Каждое растение умрет в свое время, Сэм. Но не сейчас.
В детстве Саманта ходила в «орхидейный лазарет» каждый день, стояла в дверях ванной, когда мать делала макияж, и поспешно убегала, прежде чем от рева фена у нее начинало колотиться сердце. Если у Наоми было хорошее настроение, она, закончив заниматься собой, пудрила дочери щеки или подкрашивала тушью ресницы. Однажды она даже повязала Саманте голову своим шарфом, шелковым с фиалками.
Когда Саманта стала старше – достаточно взрослой, чтобы красить губы блестящей розовой помадой, как у Барби, и наносить на веки блестки, – она уже больше не наблюдала за утренним ритуалом матери, но все равно заходила к ней в спальню, чтобы проверить, не высохла ли почва в горшках с орхидеями, открыть гардероб и вдохнуть аромат материнских духов, померить ее туфли, по мере того как ее нога росла, дюйм за дюймом, пока наконец туфли не стали ей впору. А потом, возвращаясь домой из колледжа, Саманта проводила руками по баллону с кислородом, проверяла маску, которую вынуждена была носить ее мать, когда тело начало ей отказывать.
Первая вечеринка была у нее в восьмом классе, когда ей было тринадцать лет, и мать отправилась вместе с ней в магазин за платьем. Саманта стеснялась, что без лифчика ее еще не оформившиеся груди не будут иметь формы, поэтому они отказались от бретелек и обратились к более закрытым моделям. Самым обещающим вариантом оказалось прямое черное платье, хотя девочка, примерив его, и попыталась примять растущие бугорки ниже ключиц, но мать отдернула ее руки, назвав ее глупышкой: иметь красивое тело – это не преступление. И Саманта, стоя в примерочной и глядя на свое отражение в зеркале, думала, что ее тело идет волнами, подобно песчаной пустыне, поднимается барханами, опускается ложбинами, ветер заметает песком изгибы и острые углы.
Но еще лучше платья были сережки. Как сказала мать, они принадлежали бабушке Саманты, которая умерла, когда матери не исполнилось и двадцати, от каких-то невыявленных проблем с сердцем. Сережки представляли собой маленькие серебряные листочки с вставленными в них жемчужинами. Отпуская Саманту в школу вместе с матерью ее подруги Кары, мать предупредила ее относиться к сережкам очень бережно.
Девочке