«всё старое и затхлое» и насаждать новую медицину.
С весеннего семестра 1860-го по осенний семестр 1864 года он исполнял свои профессиональные обязанности с отменным усердием, словно стремясь доказать университету и всему городу, что не место красит человека, а человек – место. Что именно преподавал он в тот период, зафиксировано в бесстрастных отчётах Московского университета: «Под руководством адъюнкта Захарьина все без исключения слушатели занимались практически в факультетской клинике перкуссией и аускультацией. В лаборатории, открытой при факультетской клинике во второе полугодие 1861–1862 академического года, 8 человек слушателей занимались микроскопическим и химическим исследованием мочи и других выделений человеческого организма».91 Кроме того, студенты приобретали навыки курации больных: «Каждый из учащихся вёл подробные истории своих больных и по мере своих познаний участвовал под руководством профессора клиники и его адъюнкта в лечении оных».92
В памяти Захарьина ещё свежи были лекции Клода Бернара, утверждавшего, что не следует видеть в патологической анатомии «единственный ключ к болезненным явлениям», ибо «болезненное состояние есть лишь расстройство физиологического состояния.»93 И Захарьин, считавший себя «аутодидактом», но пока ещё остававшийся верным сторонником блестящего французского физиолога, объяснял студентам: «медицина по праву есть отдел наук биологических», а главная причина любой болезни заключается в «уклонениях физиологических». И каждая его лекция была для слушателей «так ясна, так понятна и удобозапоминаема, что не составляло труда, придя домой, почти дословно записать её». Так что в конце учебного года студенты «умели и выстукивать, и выслушивать, и сознательно относиться к тому или другому патологическому явлению».94
По уверениям одного из его бывших учеников, эрудированный и совершенно не похожий на других преподавателей адъюнкт настолько быстро завоевал прочные симпатии студентов, что в 1861 году они даже попросили Овера «уступить» Захарьину три часа лекций в неделю.95 На самом ли деле студентам довелось как-то изловить и озадачить Овера своим ходатайством или это была одна из расхожих небылиц, сопровождавших Захарьина при жизни и украшавших посмертные легенды о нем, выяснить не удастся скорее всего никогда.
Согласно другим воспоминаниям, когда Захарьина утвердили в преподавательской должности, Овер почти перестал читать лекции и посещать клинику, переложив свои обязанности на молодого адъюнкта, но сохранив на кафедре какие-то источники информации: «Прослышав, что его заместитель нередко срывает бурные аплодисменты тем, что в преподавание такой сухой науки, как терапия, подмешивает философию и говорит о Бэконе и т.п., [Овер] вдруг однажды явился неожиданно на лекцию сам. за время своего отсутствия он уже успел не только утратить между студентами свою прежнюю популярность, но даже заслужить названия “невежды’’ и “идиота”; так что когда он вошёл в аудиторию, в черном фраке и белом галстуке,