вдалеке небоскрёбы из стекла и бетона, размывающиеся в дождливой дымке.
Когда девушка на миг оборачивается, сида уже нет.
Она пожимает плечами и, не сбавляя темпа, идёт к выходу из леса. И не замечает, как позади неё ритмично пригибается мокрая трава: так, словно кто-то незримый следует за ней по пятам.
Я плохо помню остаток того дня. Разговор с мамой перебил все воспоминания. Кажется, я ещё повозилась в саду, машинально выполняя привычные действия, пытаясь не думать обо всех вопросах, что жгли меня изнутри. С ощущением, походившим на то, что порождает вырванный зуб. Я не особо задумывалась о будущем, но знала, что мне не стоит беспокоиться по этому поводу; теперь будущее (ожидаемое будущее – с практикой в колледже, сериалами по вечерам и походами в кино с подругой) исчезло, оставив вместо себя болезненную пустоту, и только в этот момент я ощутила, как мне нужно было утраченное.
Потом я допоздна разбиралась в одёжном шкафу, укладывая чемодан, пытаясь сообразить, что из вещей нужно взять с собой в Фарге. В какой-то момент поняла, что, возможно, беру слишком много – я ведь не знала, едем мы на неделю или на месяц, – и решила посоветоваться с мамой, если она не спит.
Конечно, надо было это сделать раньше. Когда я принесла ей ужин, например. Но тогда на язык рвалось слишком много вопросов, а поскольку я обещала их не задавать, то просто поставила поднос на табурет рядом с кроватью и ретировалась. Так что теперь я вышла из комнаты и, тихонько скользнув мимо спальни Эша, в которой свет уже не горел, направилась к маминой.
Подойдя к двери, я вдруг услышала её голос:
– …разве так не будет безопаснее?
Я застыла, прислушиваясь. Ответа на вопрос не последовало, но мама продолжила – и, казалось, разозлилась:
– Что значит «присмотришь»? Ты – и присмотришь?!
Я мялась под дверью, борясь с желанием толкнуть её и посмотреть, кому это мама названивает по графону в два часа ночи.
Или кто названивает ей.
– Да, не доверяю! – мама сорвалась на крик. – Если всё, что ты понарассказывал, правда, всё это – твоя вина! А теперь я должна просто сидеть дома и ждать?! Пока ты… ты…
Не выдержав, я рванула дверную ручку.
Мама стояла у открытого окна. Заслышав скрежет металлического язычка в замке, тут же рывком повернулась ко мне – длинную рубашку колышет ветер, волосы лохмами свисают вдоль белых щёк. Ночник, горевший рядом с кроватью, бросал отблески на её лицо, где те ложились под глаза тёмными пятнами, и на металлическую трубку графона, валявшегося без дела на прикроватной тумбе.
– Лайза, – родной голос резанул непривычной сталью, – что ты здесь делаешь?
За распахнутыми оконными створками никого не было. Лишь шелестели в ночи раскидистые кусты сирени, из-за которых в маминой комнате никогда не бывало светло. Из-за них же трудно было вообще подойти к маминому окну… не говоря уже о том, чтобы моментально, абсолютно бесшумно от него отойти.
Может, её собеседник телепортировался?