и сейчас же напряг все силы, чтобы вскочить на ноги, но лишь судорожно подёргал задом и зацарапал землю руками… И ещё два раза размахнулся железом Рванкин, и ударил, ласково рыдая:
– Вях-х!.. йа-а-х!..
Что-то хрустнуло. Кровь показалась над ухом. Терпуг стремглав полетел в бездонный, тёмный погреб, в котором было пусто и немо… И ему уже не было слышно, как Ульяна с истерической злобой закричала, замахиваясь граблями на Рванкина:
– Мужик! Гад!.. На казака смеешь ещё руку поднимать!..»
…Лично мои выводы: в лучшем случае, Шолохов шёл по стопам Фёдора Крюкова. А вероятнее всего, украл «Тихий Дон» и переработал (точнее, «негры» переработали).
Лыко в строку
14 – 12.06.2005 – 02:52
А вот статья о Фёдоре Крюкове:
ОБ ОДНОМ НЕЗАСЛУЖЕННО ЗАБЫТОМ ИМЕНИ
Случилось это в тот далёкий, но памятный год, когда разбитые Красной Армией белоказачьи отряды покидали родные места, отправляясь на чужбину. Горькая судьба ждала их в дальних краях, и в долгие бессонные ночи не раз ещё должны были привидеться казаку до боли родные места. Но всё это придёт к нему позже, а пока Григорий Мелехов, раненый, уставший, потерявший всё самое дорогое, что было у него на свете, слушал знакомую с детства песню о Ермаке – старую, пережившую многие века. Простыми и бесхитростными словами рассказывала песня о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати, ходивших по Дону и Волге на мелких стругах, «щупавших» купцов, бояр и воевод, покорявших далёкую Сибирь. «И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа…». Слушал ту песню о Ермаке и казак Глазуновской станицы Фёдор Крюков, волей лихой судьбы оказавшийся в кубанском хуторе. В жарком тифозном бреду, когда удавалось на миг-другой взять себя в руки, укоризненно оглядывал станичников, сманивших его в эту нелегкую и ненужную дорогу, судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умолял приглядеть: не было у него ни царских червонцев, ни другого богатства, кроме заветных бумаг. Словно чуял беду. И, наверное, не напрасно… Вырос в том безвестном хуторе на берегу Егорлыка ещё один могильный холмик, и не до бумаг было станичникам, бежавшим от наступавшей Красной Армии. Бесследно исчезли рукописи, а молва о Крюкове-отступнике в немалой степени способствовала тому, чтобы о нём долгие годы не вспоминали литературоведы и не издавались его книги. Нынешнему поколению читателей почти неизвестно имя Фёдора Дмитриевича Крюкова. Между тем его по праву можно считать одним из крупнейших донских литераторов дореволюционного периода. Побывайте в любой казачьей станице – там и поныне сохранилась память о нём. Известно, что русская критика конца XIX – начала XX веков именовала Крюкова не иначе, как «Глебом Успенским донского казачества». А. М. Горький в статье «О писателях-самоучках» называл Крюкова в числе литераторов, которые «не льстят мужику», советовал учиться у него «как надо писать правду». В. Г. Короленко в августе 1920 года сообщал С. Д. Протопопову: «От Горнфельда