опыте ощутил быстротечность мирской славы: теперь ему хватало времени, чтобы нянчить свою подагру и беречь зрение. Вся работа легла на плечи молодого доктора, потому что большинство пациентов вызывали теперь мистера Гибсона. Даже в лучших домах и самом богатом и знатном из них, Тауэрс-парке, где мистер Холл представлял молодого коллегу со страхом и волнением относительно возможной реакции милорда графа и миледи графини, к концу года мистера Гибсона принимали с таким же почтением к его профессиональному мастерству, какое прежде оказывали самому доктору Холлу. Добродушный доктор с трудом перенес то унизительное обстоятельство, что однажды мистера Гибсона даже пригласили на обед в обществе великого сэра Эстли, главы профессионального сообщества! Разумеется, мистер Холл тоже получил приглашение, однако как раз в это время лежал с обострившейся подагрой (с появлением партнера ревматизму было позволено развиваться) и не смог поехать. Подобного унижения мистер Холл не смог перенести и, в конце концов, сдался на волю слабого зрения и плохого слуха и два последних года жизни почти не выходил из дому. Чтобы не скучать в одиночестве, презиравший женщин старый холостяк пригласил к себе осиротевшую внучатую племянницу и с радостью разделил общество хорошенькой, цветущей Мери Пирсон – доброй и разумной девушки. Она быстро подружилась с дочерьми викария, мистера Браунинга, а мистер Гибсон нашел время для тесного общения со всеми тремя особами. Весь Холлингфорд с увлечением обсуждал, которая из молодых леди станет миссис Гибсон, и испытал глубокое разочарование, когда разговоры о возможностях и сплетни о вероятностях по поводу женитьбы молодого красивого доктора закончились самым естественным в мире образом: его супругой стала племянница предшественника. К чести обеих мисс Браунинг следует сказать, что ни одна из них не проявила симптомов чахотки и даже признаков крайнего душевного расстройства, хотя их внешний вид и манеры подверглись тщательному наблюдению.
Бедная миссис Гибсон скончалась от чахотки через пять лет после замужества и три года после смерти дядюшки, когда единственной дочке Молли едва исполнилось три.
Мистер Гибсон переживал горе в одиночку и, больше того, старательно избегал любых проявлений сочувствия. А когда мисс Фиби Браунинг впервые вызвала его после утраты и разразилась неконтролируемым потоком слез, грозивших перейти в истерику, поспешно встал и покинул дом. Впоследствии мисс Браунинг заявила, что никогда не простит доктору холодности, однако спустя две недели осудила старую миссис Гуденаф за сомнения в глубине чувств мистера Гисбсона. К такому выводу почтенную леди привела слишком узкая полоска крепа на шляпе, которая должна была полностью закрывать тулью, а оставляла на виду целых три дюйма бобрового меха. Несмотря на все изъяны в поведении вдовца, по праву любви к покойной Мери обе мисс Браунинг считали себя самыми близкими друзьями мистера Гибсона. Сестры с радостью