Всё чаще из-за раскола сознания монахиня начинала впадать в состояние сильнейшего психоза и в поиске успокоения погружалась в жуткую депрессию.
Душа, пребывающая в монашеском теле, не знала, какая из личностей принадлежит ей больше – игуменьи Софии, которая всегда желает исповеди и стремится к Царствию Небесному, или страждущей Анастасии, жаждущей возмездия и кары небес.
София отключилась, абстрагировалась от Анастасии, ушла от неё полностью, с головой погрузившись в служение Господу.
Анастасия же по-прежнему хранила ненависть и презрение к барину. С каждым прожитым днём всё сильнее и сильнее жаждала она расправы над ним.
Своим умом Анастасия понимала, что это не она простила помещика, а София обезоружила её своей набожностью. Она, монашка София, спрятавшись за христианскую веру, манипулирует, управляет её существом, принуждая раскаяться о своей греховности, стать на колени и в слезах вымаливать Божье прощение. Это София день и ночь усыпляет её своими нудными церковными напевами, изолируя её этим сном от общества. Но теперь Анастасия окрепла и проснётся, заявит права на собственную, отнятую у неё личность.
Из-за участившихся проявлений личности Анастасии игуменья стала пугливой, боялась людей, шарахалась от них, этот страх делал её похожей на самую настоящую безумную с отрешённым взглядом.
Слух о том, что помещик Пантелеймонов Сергей Иванович был задушен монахиней, быстро долетел в святую обитель, и игуменья София засомневалась: не она ли и впрямь это сделала в один из тех моментов, когда Анастасия, проснувшись и расправив плечи от долгого сна, брала над ней верх.
Поначалу, когда Анастасия от безысходности пришла в монастырь, София заполнила собой её всю: тело, разум, сознание, волю – и растворилась, сливаясь с ней, гармонизируя её и уравновешивая.
Анастасия, подавленная Софией, уснула, и монахиня София захотела избавиться от неё полностью. Она начала потихоньку выходить из неё, забывать о её существовании, полностью завладевать разумом, забирая в своё пользование душу.
В такую пору Анастасии становилось холодно, одиноко, и она, свернувшись калачиком от охватившей тело стужи, оставалась лежать на жёсткой постели в монашеской келье, а София, облачившись в чёрную монастырскую мантию, уходила служить Господу.
– Почему ты оставляешь здесь себя саму? – истошно и обречённо закричала ей вслед Анастасия, оставшись в очередной раз одна.
Монахиня, услыхав её вопль, раздавшийся где-то в глубине сознания, вернулась в келью, зло глянула в угол пустой заправленной кровати, туда, где только она видела лежащее беспомощное существо – Анастасию, и глухо прошипела ей в ответ:
– Потому что, когда ты рядом, я начинаю замерзать, рядом с тобой мне противно, рядом с тобой, такой грязной и обесчещенной, мне стыдно…
– Но я не могу представить без тебя свою жизнь, – взывало её второе «я», Анастасия.
– А я