я во хмелю дерзкий бываю». Я его по лысине погладил и пообещал в следующий раз от «веджвуда» отвадить.
– Он что, сидел? – поинтересовалась Катя.
– Нет, еще чего! Я себе босса знаешь как выбирал? По картотеке. Товарищи из Конторы помогли. Чтоб не дешевка, не уголовничек, не педик, – перечислил Кравченко. – Этот денежный и малограмотный. Лучше и не найдешь. Он меня за эталон считает. Поэтому и по магазинам с собой таскает. Других охранников не берет. Со мной советуется как и что. Только не всегда.
Тут пришли в «Эсквайр», он цап сразу красный пиджак – и на себя. Я ему вежливо: «Василь Василич, это клубная вещь. Для прислуги, для крупье, вышибал, барменов…» А он: «Броский больно. Идет мне. Я ведь брунэт». И галстук «в собаках» пялит. Золотистый, от Рабана. Я чуть не шлепнул его там, ей-Богу. Уж и кобуру расстегнул. – Кравченко любил подобные эффектные финты в разговоре. – Но пожалел. Пусть. Пусть в красном «с собаками» ходит. Купчина все-таки, русский бизнесмен, что с такого возьмешь?
– Вот он выгонит тебя, будешь знать, – смеялась Катя.
– Выгонит… К другому наймусь. Этих кретинов сейчас навалом. Они за жизнь свою трепещут. Их вон отстреливают, как ворон по осени. А такого, как я, поискать надо, Катенька, поискать, да… Это не какой-нибудь там затхлый князь, это истинная, постсоветская аристократия. – Кравченко оседлывал свою любимую деревянную лошадку. – Мой батька был генерал. Образование мне дал дипломатическое, языкам выучил. Наши с тобой отцы, Екатерина Сергеевна, эта партноменклатура бывшая, и есть единственная истинная российская аристократия на сегодняшний день. Остальное все – лимита, мусор, дешевка.
Катя махала руками, морщилась.
– Правда, правда, – настаивал Кравченко. – Мы – потерянное поколение, лорды в изгнании. Посмотри, где сейчас мои друзья – кто менеджер, кто охранник, кто владелец мелкой фирмы. Такие орлы – спецы, дипломаты, офицеры, вышколенные, выдрессированные, – и стали торгашами, коммивояжерами. О Господи! А деньги – не те жалкие, что нам платят, а настоящие деньги – у каких-то кретинов полуграмотных с наколками и вставными фиксами самоварного золота.
– Кому-то и таких, как вам, денег не платят, – возражала Катя.
– Да, вот именно! Вон твоим ментам. Это ж смехота! Мужики по пять раз на дню под пули ходят, а им подачку бросают, чтобы с голода не передохли! И поделом нам, потерянным, поделом лордам. Сами виноваты. Я, знаешь ли, Катенька, ощущаю себя лишним на этом тухлом свете, как Печорин там, Рудин, Базаров.
– Базаров был нигилист и разночинец. И в аристократы не лез, – обычно вставляла Катя, и разговор на этом заканчивался.
За завтраком она рассказала Вадиму обо всем случившемся. Услышав о Колосове, тот скорчил двусмысленную гримасу.
– Опер этот что-то стал часто у тебя на языке вертеться. Колосов то. Колосов се. Все знают, что ты неравнодушна к начальнику «убойного» отдела, не надо так это подчеркивать, милочка. И очень даже зря. Да, да. Хам небось порядочный и грубиян.
– Такой же,