строгое, способное разбить сердце. Теперь я лежал на крыше, обратив глаза к небу и глядя на звезды.
Недоступные взгляду смертных средоточия света… Фантомные облака… И доносящиеся снизу пронзительные звуки скрипки, свидетельствующие о предельном напряжении душевных сил…
Я лежал не шевелясь.
Я находился в странном состоянии молчаливого понимания того языка, на котором сейчас разговаривала со мной скрипка. Ах, Ники, если бы только мы могли поговорить… Если бы могли продолжить наши беседы…
Нет, красота вовсе не была обманом и не предавала его, как это ему казалось. Скорее, это была некая неведомая и неисследованная область, в которой каждый обречен совершить множество роковых промахов, – своего рода дикий и равнодушный ко всему рай, где нет четкого обозначения и разграничения понятий добра и зла.
Несмотря на все изящество и совершенство, достигнутые цивилизацией и отраженные в искусстве, будь то головокружительное волшебство струнного квартета или пышное великолепие картин Фрагонара, красота жестока и беспощадна. Она так же опасна и так же не признает никаких законов, как когда-то, за много веков до возникновения первой осознанной мысли в голове человека и до первых правил поведения, записанных им на глиняных табличках, был опасен и беззаконен мир. Красота всегда больше походила на Сад Зла.
Почему же тогда его ранило сознание того, что прекрасна даже та музыка, которая способна низвергнуть человека в бездну отчаяния? Почему мысли об этом причиняли ему боль, лишали веры и делали его циничным?
Понятия добра и зла были придуманы человеком. А человек, наверное, все же лучше, чем Сад Зла.
И тем не менее вполне возможно, что в глубине души Ники всегда мечтал о всеобщей гармонии. В отличие от него я был уверен в том, что она недостижима. Ники грезил не о добродетели, но о справедливости.
Как жаль, что нам уже не суждено поговорить с ним об этом. Никогда больше не окажемся мы с ним в кабачке. Прости меня, Ники. Добро и зло все еще существуют, как существовали во все времена. Но наши с тобой беседы навсегда ушли в прошлое.
Однако, едва спустившись с крыши и в молчаливой задумчивости бредя прочь от Иль-Сен-Луи, я твердо знал, что собираюсь сделать. Хотя даже сам себе боялся в этом признаться.
Когда следующим вечером я прибыл на бульвар Тамплиеров, было уже очень поздно. Я хорошо подкрепился на Иль-де-ля-Сите, а в театре Рено первый акт представления был в самом разгаре.
Глава 12
Я был одет как на прием при королевском дворе. На мне был костюм из серебряной парчи, а на плечах короткий плащ из нежно-голубого бархата. К поясу была прицеплена новая шпага с резной серебряной рукояткой, а башмаки украшали изысканные тяжелые пряжки. Я уже не говорю о таких непременных атрибутах костюма, как кружева, перчатки и шляпа. К дверям театра я подъехал в наемном экипаже.
Расплатившись с кучером, я прошел по аллее и открыл дверь, ведущую прямо за кулисы.
Меня