восьмого года дом представлялся настолько же роскошным, насколько необъятным было их огорчение из-за того, что денег на жилье в самом Сеуле так и не хватило. Прежние обогревавшиеся угольными брикетами квартиры не шли ни в какое сравнение с новой. Теперь в южные окна нашего просторного чистого зала на шестом этаже лились медовые лучи солнечного света.
На каждый этаж вдоль длинного открытого коридора заехало по восемь семей, и мы с Хёчжин стали жить за соседними дверями. Между нашими днями рождения было всего два дня, лет нам было одинаково, даже наш вес и рост почти не отличался. Помню, как первое время не понимала ее речь из-за того, что она говорила на диалекте. Раньше их семья жила в Чхильгоке, но, когда их папа нашел работу в Сеуле, они переехали в Кванмён.
Мы были совсем маленькими, но я до сих пор ясно помню некоторые истории из тех, что тогда рассказывала мне Хёчжин. Например, о том, как в их старом доме в потолке каждую ночь что-то шуршало, а потом выяснилось, что под крышей вылупились змеи, и мама-змея с детенышами постоянно там копошились. Или как она говорила, что в деревнях могилы детей находятся в отдельном месте, и что ночью, когда темно, можно увидеть парящие над ними голубые блуждающие огни. Под ее рассказы я вместе с ней уносилась в местечко под названием Чхильгок, где никогда в своей жизни не бывала.
Минимум раз в месяц дома у Хёчжин проводились поминки. В такие дни дверь их квартиры распахивалась настежь, оттуда гремели подвыпившие мужские голоса, а обувную полку заполняли стоптанные ботинки. Как только наступал вечер, Хёчжин убегала домой помогать.
Помню, что как-то раз мама зачем-то велела мне зайти к ним домой. В раскаленной от жары небольшой квартире теснились гости. Мне объяснили, что поминать будут предков прапрадедушки. Женщины в поте лица готовили угощение для мужчин, а мужчины, разодетые в черные костюмы, сидели под вентилятором.
Когда начался обряд, все замолчали и сделали строгие лица. К тому времени женщины закончили свои дела на кухне и теперь наблюдали за действиями мужчин. Мужские брюки блестели на попах. Все костюмы были одинаково черные, но носки у всех выглядели по-разному: протертые темные с просвечивающими пятками или двухцветные с серыми пальцами. Кичжун стоял среди мужчин с нарочито серьезным видом.
Я ненавидела Кичжуна, и насколько сильна была моя к нему ненависть, настолько же я его боялась. Но тогда я ещё не понимала всех этих чувств и просто старалась его избегать. Нам с Хёчжин в тот момент было по семь лет, а Кичжуну – двенадцать. Каким же большим в глазах первоклассниц выглядел шестиклассник! Даже мой папа и их с Хёчжин отец в то время воспринимались менее взрослыми, чем он.
Как-то раз, когда я уже повзрослела сама, мне попались его фотографии, сделанные в те годы. Кичжун, казавшийся таким высоким, на деле был просто маленьким, упитанным мальчишкой. На снимках он держал в руке микрофон и пел песню на дворовом конкурсе талантов. Я помню. Помню, что он слишком наигранно подражал эстрадным артистам и всех этим рассмешил. Был летний вечер девяносто первого года. Я хорошо его запомнила.
В