ним, разрядив всю свою энергию в обогащающей меня болтовне. Моё внимание следует за Рустамом, замечающим голубые огни освещённого отеля Екатеринбурга. Мой ум и моё тело функционируют в унисон с тем, что испытывает Рустам. Иногда ночью я перехватываю взгляд моего нового друга, отражённый в стекле. Слушаю его жизнь, сравнивая со своей. Он рассказывает, что у них место женщины на кухне, что она не разделяет трапезу с мужчинами, потому что он, Рустам, уважает мусульманский шариат. Я отвечаю ему с достоинством, что за столом я пью вино вместе с моей подругой, и что вино и любовь опьяняют нас обоих. Он добавляет с искренним уважением, что хорошо, что мы не говорим о политике. Нередко он поворачивается к зеркалу, чтобы заострить свой взгляд, так борец готовится к сражению: «Во мне клокочет буря, когда я думаю о моей опустошённой стране!» – повторяет он, измученный.
Помогаю Рустаму выгрузить на платформу Новосибирска ящик с грушами из Таджикистана. Он предназначен полковнику на новом месте службы. Чувствую, как щемит моё сердце при расставании с Рустамом, но в то же время испытываю освобождение. Нахожу большое удовольствие во вновь обретённом одиночестве. Вернувшись в купе, с огромным энтузиазмом привожу всё в порядок и, наконец, расслабляюсь. Я не мог этим заняться со своей последней ночи на корабле Roil Ship в Балтийском море. Три дня я не мог размять пальцы на ногах и сделать массаж затылка. Я наслаждаюсь тем, что никого не стесняю, хотя нового друга мне уже не хватает.
В зеркале скользящей купейной двери я по-прежнему вижу суровое лицо Рустама.
Он всё ещё занимает собой пространство. Его запах настойчиво не выветривается из моих ноздрей. Но постепенно я отдаюсь мурлыкающему укачиванию поезда и мельканию тайги за окном. Время от времени над ней появляются тёмные городки с дымящимися трубами. Краски пастельных тонов напоминают мне картины Тюрнера. Сибирские речки вьются по волнистому ландшафту. Густая тайга, где гнездится воронья стая, привлекает моё внимание. Чёрное оперенье птиц контрастирует с яркой белизной берёз. Путешествие на поезде, который везёт меня в Иркутск, такое долгое, что у меня возникает реальное впечатление дороги в никуда. Это всё и называется у нас далёкой Сибирью.
В живописном беспорядке опустевших деревень я замечаю на пригорках неподвижных, бедно одетых жителей.
Что хорошего они могут делать в таких заброшенных местах? Где они живут? Внутри этих покосившихся, готовых развалиться избах? Вопрос возникает также быстро, как их исчезающие силуэты. И появляются новые силуэты, другие запущенные места, где жизнь кажется остановившейся.
Рельеф смягчается с приближением к Красноярску. Замёрзшие озёра в небольших ложбинах окружены деревнями с крепкими избами. Огороды аккуратно обнесены деревянными заборами. Вдалеке – кладбище на откосе холма и тёмный силуэт женщины с цветочной тележкой. Но вдруг появляется жесткий кадр: арсенал подъёмных кранов, окаймляющий берега Енисея. Река прозрачна, не такая мутная,