за защиту? Запомните, любое проявление милосердия к врагу для этих дикарей – слабость, достойная лишь презрения. Они признают силу и только силу, поверьте мне, я десять лет здесь служу…
– Даже если и так, он ведь безоружен…
– Нравственные ценности, которые вы так превозносите, для них не более чем пустой звук. Я уверен, что и этот старый пень прячет где-нибудь кинжал и ждет удобного случая, чтобы ударить в спину. Так ведь, а? – с кривой улыбкой обратился он к горцу, взиравшему на них с напускным безразличием, пока толмач, посмеиваясь, переводил ему слова офицера.
– Так за чем же стало, поручик, тогда не поворачивайтесь к ним спиной!
– Легко сказать! Впрочем, я вас вовсе не виню, я тоже в свое время переболел этой романтической дребеденью. Но вы должны понять: на войне, особенно на этой, нет сантиментов, а есть только грязь, ненависть и смерть. Здешние люди совершенно невосприимчивы к культуре – никогда, слышите, никогда и нигде вы не увидите такого остервенелого неприятия всего нового, незнакомого, как у местных горцев. Это дремучая ограниченность, доведенная до абсурда, Аленин! Мы никогда не поймем друг друга!
– Да быть этого не может! Ведь наверняка у нас есть что-то общее…
– Конечно, есть. Не поверите, прапорщик, они тоже желают друг другу здоровья, когда чихают! – холодные голубые глаза поручика без тени улыбки в упор посмотрели на него. – Мой дорогой романтик, я посмотрю, что вы скажете, когда эти отважные воины, которые, кстати, сейчас прячутся в своих проклятых горах, смело будут стрелять в спину нашему арьергарду. У них напрочь отсутствует понятие чести!
Изрытое глубокими морщинами лицо старика перекосилось от злости, белая жидкая бороденка затряслась, под косматыми бровями сверкнули ненавистью пылающие, как уголья, глаза. В бешенстве оскалив рот с торчащими наружу редкими зубами, он прокричал на чистом русском языке:
– Я русский дворянин! По какому праву вы оскорбляете меня? Эти, как вы говорите, дикари подобрали меня, истекающего кровью, и выходили, хотя до этого я стрелял в них! Я живу с ними уже почти три десятка лет, поручик, и могу сказать, что эти горцы гораздо человечнее, чем мы с вами!
Переглянувшись с Половцевым, Аленин в изумлении уставился на старика, в изнеможении прислонившегося к каменной стене сакли.
– Но неужели вам никогда не хотелось вернуться на родину, к семье?
– Здесь моя родина! И семья моя тоже здесь! – отрывисто бросил он.
Оправившись от удивления, Половцев с холодной усмешкой процедил сквозь зубы:
– В таком случае, милостивый государь, вам не составит труда поехать с нами в часть в качестве нашего пленника, ведь ваши верные друзья, надо полагать, не замедлят вас выкупить!
Сделав необходимые распоряжения, он с ожесточением хлестнул плетью коня, который возмущенно вскинул задние ноги в белых чулках, и скрылся в тучах пыли.
«Чего только не бывает на свете!» – невольно думая