возникал размытый образ знакомого лица, постепенно обретающий четкость и заставляющий мое сердце замирать от щемящего чувства любви и нежности. В свои вечные семнадцать Эйнар Мартис был невероятно прекрасен, а его точеные, безукоризненные черты совершенно не менялись с течением времени – зеленые глаза удивительного, почти неземного оттенка взирали на меня со светлой грустью, и я снова просыпалась в слезах, уткнувшись во влажную подушку, чтобы ненароком не разбудить спящего мужа. Однажды он все-таки проснулся и застал меня плачущей, но я так и не призналась, в чем причина. Впрочем, я была уверена, что Джулс давно обо всем догадался, но из соображений деликатности великодушно не бередил мои застарелые раны, хорошо понимая, насколько глубоко проросло во мне прошлое и как долго заживают оставленные предыдущими отношениями рубцы.
Мы с Юлианом никогда не говорили об Эйнаре. Ни раньше, когда мы только начали встречаться, ни сейчас, после без малого десяти лет брака, но Джулс не мог не ощущать, что между нами постоянно стоял призрак другого человека. Наверняка, общие друзья тайком ввели Юлиана в курс дела, но он добровольно согласился на соперничество с моими воспоминаниями, и в, сущности, можно сказать, победил. Именно Джулс буквально за волосы вытащил меня из трясины вселенского одиночества и придал некий смысл моему безрадостному существованию: решение перелистнуть страницу далось мне неимоверно тяжело, и, если бы не терпеливая забота Юлиана, я бы навряд ли выбралась из черной пучины отчаяния. Напрасно я думала, что сумею без оглядки шагнуть вперед – по факту у меня ничего не вышло, и, полностью осознав жестокую необратимость расставания с Эйнаром, я погрузилась в безразличную апатию, одинаково негативно повлиявшую как на мою учебу в школе, так и на взаимодействие с окружающими меня людьми. Я честно ходила на занятия, садилась за парту, доставала учебники и весь урок смотрела в одну точку, а когда наступал мой черед отвечать учителю, долго не могла сообразить, что от меня в итоге требуется. Всей гимназии было известно, что Ноябрина Смородская едва не стала жертвой изнасилования, поэтому первое время педагоги мне сочувствовали и охотно шли навстречу, но поскольку мое состояние не демонстрировало заметных тенденций к улучшению, классный руководитель вынуждена была забить тревогу. Родители повели меня к школьному психологу, но я не выдержала и недели занятий, так моей основной задачей было не излечить полученную ментальную травму, а элементарно не сболтнуть лишнего о происшествии в Поселке Строителей. В результате я еще больше замкнулась в себе и окончательно прекратила какие-либо контакты с одноклассниками, включая искренне недоумевающую по этому поводу Симку.
Я бы никогда не рискнула озвучить свои мысли вслух, но отныне я воспринимала подругу лишь в качестве свидетеля драматических событий, и всё во мне яростно сопротивлялось дальнейшему продолжению общения. Как бы подло и даже кощунственно это ни звучало, чем реже мы с Симкой пересекались, тем комфортней я себя чувствовала, но, принимая во внимание, что мы по полдня сидели за одной партой, я хронически пребывала на грани нервного срыва и нередко выплескивала свое раздражение на ни в чем не повинную подругу. Она мужественно крепилась и держалась до последнего, но в конце концов и у нее опустились руки: надежда, что я оттаю и стану прежней, таяла на глазах, и верная, преданная Симка обреченно сдалась. У нас исчезли совместные темы для беседы, меня было невозможно вытащить на прогулку, а робкие стремления, как раньше, поделиться со мной девичьими секретами, неизбежно разбивались о непроницаемую стену оскорбительного равнодушия. При этом я не позволяла Симке даже заикнуться об Эйнаре и намеренно не впускала подругу в свой мир, чем фактически поставила жирный крест на нашей многолетней дружбе. Симка старалась уделять мне максимум внимания, но так как никакой обратной связи она от меня не получала, ей ничего не оставалось, как реализовывать свою природную коммуникабельность в другой компании, и, хотя всё лето мы активно перезванивались и даже семьями выезжали на пикник, я почти не удивилась, когда в выпускном классе она, потупив взгляд, пересела за соседнюю парту.
Полтора года родители жили в непреходящем страхе за мое туманное будущее, но я чудом смогла мобилизоваться, подтянуть хвосты и получить достаточно неплохие экзаменационные оценки, оставляющие мне шанс на поступление в столичный вуз. Впрочем, к тому моменту со мной, по выражению мамы, случилась очередная напасть.
Как ни странно, за этот довольно длительный период мы с Юлианом не продвинулись дальше телефонных разговоров и ни к чему не обязывающей переписки в мессенджерах. Сопоставив обрывочные сведения из криминальной хроники с моим не совсем адекватным поведением, весьма неглупый парень сделал обоснованный вывод, что я перенесла тяжелое потрясение и побывала на волосок от гибели, а значит, мое нежелание выходить из дома, выглядело для него естественной реакцией на пережитый ужас. Джулс ни на чем не настаивал, ни о чем не просил, ни к чему не принуждал – он день ото дня развлекал меня забавными историями, ненавязчиво интересовался моими школьными проблемами, обсуждал со мной книги и кинофильмы, и, самое главное, он никогда не касался болевых точек. У меня вошло в привычку ждать его звонков, я улыбалась, открывая забавные сообщения в соцсети, и эта виртуальная дружба идеально устраивала