n>
Маме,
которая покупала все книги,
которая слушала все истории,
которая всегда верила.
Памяти отца
Я бы хотела, чтобы ты увидел, как сказки на ночь привели к этой истории.
Таба́нка – сущ.
Западноиндийский термин, обозначающий глубокое и страстное желание, поглощающее разум и душу человека, превращающее его в болезненную тень самого себя.
Мучительная тоска. Томление по тому, кто никогда не отвечал или уже не отвечает взаимностью.
Неразделенная любовь.
Ужаснейшее из чувств.
Глава 1
Когда я была помладше, каникулы и праздники сулили свободу. От школы. От ранних утренних подъемов. Они обещали жару, пляж, обветренные губы и пахнущие морем волосы. Можно было утром лениво валяться в постели, никуда не спешить и бездельничать, час за часом проводя дни бесцельно и праздно.
А еще они сулили музыку. И музыка была. Был Он.
Мой взгляд эта детка цепляет,
Чем парня завлечь, она знает.
Я глаз от нее отвести не могу,
Остаться с ней рядом хочу[1].
Песня вызвала раздражение. Я огибала гостиничный бассейн, пыталась не обращать на нее внимание. Обходя огромную лужу и предупреждающий знак: «Осторожно: мокрая плитка», все равно поскользнулась. Я бросила взгляд через бассейн на бар. Там собралась молодежь, но папы видно не было.
Где же он?
В кармане завибрировал мобильный. Смотреть, кто пишет, ни к чему. И так знаю – моя лучшая подруга, Оливия. С утра она успела прислать мне семь сообщений, на которые я не ответила. Не знаю, что нужно сделать, чтобы она наконец поняла: я занята.
Предлагает она: потусим,
Крылья драйва себе отрастим,
Праздник жизни устроим, зажжем,
Уйму дней как один проживем.
– Привет, Джералд, – подошла я к бармену.
Он держал в руке пустой бокал, перебросив через плечо клетчатое полотенце. В свои сорок Джералд отличался крепким телосложением и пухлыми щечками, придававшими ему мальчишеский вид.
– Ты папу не видел?
Он развернулся ко мне.
– Этим утром – нет.
И бурные ночи – безумны они,
Ты никогда не забудешь – прими!
Решил – вакханалия? Нет уж, пойми:
Ты просто не видел яркие дни.
– Можно ее как-то пропустить? – указала я на колонки.
– Не по вкусу песенка, Леди-босс?
Я закатила глаза. Похоже, весь персонал гостиницы «Плюмерия» находит уморительным мой неофициальный титул. Я слышу его, сколько себя помню – наверное, с самых пеленок. Ирония в том, что мою маму – настоящую Леди-босс – никогда так не называли. И теперь, когда ее не стало, это прозвище лишь напоминает мне о том, что я ей в подметки не гожусь.
Джералд рассмеялся.
– Я думал, молодежь сейчас только ее и слушает.
– Но не я. – Перегнувшись через стойку, я сцапала из открытого контейнера коктейльную вишенку.
– Эй! – Джералд сдернул с плеча полотенце, чтобы хлопнуть меня им по руке.
Я со смехом увильнула и сунула вишенку в рот.
Отбрось колебанья и страхи гони,
Слушай себя, тормоза отпусти…
Ритму позволь тебя повести,
В своей бесшабашности просто тони.
И я уже не впервые задалась вопросом: а не запретить ли мне в гостинице песни «Вакханалии»? Единственное, что меня до сих пор останавливает, – придется объяснять причину запрета, а как по мне, так эту банку с червями лучше не открывать.
Я бросила черешок вишни в мусорку за баром и вернулась к насущной проблеме – папе.
Спустилась по ступенькам, ведущим от бассейна к главной лужайке. В воздухе еще стоял запах прошедшего дождя. Я шла по свежескошенной траве, ощущая под ногами мягкую и влажную землю.
Наконец увидела папу: он ловил рыбу на смотровой площадке – прибрежном утесе в десяти футах над водой. Небеса над головой были чисты. Воды Карибского моря внизу сияли глубоким сапфировым цветом. Справа благодаря отступившему приливу глазам открывалась вся дуга залива. Слева простирался горизонт.
На папе была рубашка с принтом попугаев, развернувших в полете разноцветные крылья. К сожалению, не самая дурацкая вещь из его гардероба. Я давно уже подозреваю, что он намеренно собирает самые ужасные шмотки. И другого объяснения просто не приму.
Папа держал в руках бьющуюся рыбу. Ее серебристая чешуя сверкала на солнце. Вид красивый, но не съедобный. Папа кинул ее обратно в море.
Я сразу перешла к делу:
– Пап,