старинное качество. Потом их продавали другие обитатели общежития. Сегодня в Германии немногие оставшиеся образцы этой работы ценятся и пользуются большим спросом, чем работы Пикассо, Гогена и Сезанна!
Гитлер прислал мне одну из этих карточек. На нем был изображен монах-капуцин в капюшоне, поднимающий бокал пузырящегося шампанского. Под картинкой была подпись: «Prosit Neujahr – тост за Новый год». На обратной стороне он написал сообщение: «Семья Гитлера шлёт вам наилучшие пожелания счастливого Нового года. С вечной благодарностью, Адольф Гитлер».
Почему я откладываю эти карточки, чтобы спастись, я не знаю. Возможно, это было из-за того впечатления, которое произвел на меня тот несчастный мальчик. Даже сегодня я не могу не думать о нем с точки зрения его горя, а не с точки зрения того, что он сделал с миром.
У этих почтовых открыток любопытная история. Они показали, насколько Гитлер захватил воображение некоторых людей. Богатый венский промышленник – я не знаю его имени, потому что он работал через посредника – позже сделал мне удивительное предложение. Он хотел купить эти две карты и был готов заплатить за них 20 000 марок! Я отклонил предложение на том основании, что не могу совершить такую продажу с этической точки зрения.
В этих двух картах есть еще одна история. Через семнадцать дней после краха правительства Шушнигга и оккупации Австрии немецкими войсками ко мне домой зашел агент гестапо. В то время я делал профессиональный звонок, но моя жена приняла его.
«На хранении»
«Мне сообщили, – сказал он, – что у вас есть сувениры фюрера. Я хотел бы их увидеть». Моя жена поступила разумно, но не протестовала. Она не хотела, чтобы ее дом развалили на части, как это было во многих еврейских домах. Она нашла две карточки и передала их. Агент нацарапал квитанцию, которая гласила: «Свидетельство о хранении двух почтовых открыток (одна из них нарисована рукой Адольфа Гитлера), конфискованных в доме доктора Эдуарда Блоха». Его подписал неизвестный нам агент по имени Громер. Он сказал, что я должен приехать в штаб на следующее утро.
Почти сразу после того, как нацисты вошли в город, гестапо захватило небольшую гостиницу на Гезелленхаусштрассе, которой официально покровительствовали разъездные священнослужители. Я пошел в это место, и меня приняли почти сразу. Меня любезно встретил доктор Раш, глава местного бюро. Я спросил его, почему были отобраны эти клочки собственности.
Это были тяжелые дни для гестапо. В городе с населением 120 000 человек нужно было о многом позаботиться. Выяснилось, что доктор Раш не был знаком с моим случаем. Он спросил, не подозреваю ли меня в какой-либо политической деятельности, неблагоприятной для нацистов. Я ответил, что нет; что я профессиональный человек без политических связей.
Видимо, запоздало, он спросил, не арийец ли я. Я ответил бескомпромиссно: «Я стопроцентный еврей». Перемена, которая произошла с ним, была мгновенной. Раньше он был деловит, но вежлив. Теперь он стал отстраненным.
По его словам,