не забудь закрыть непременно. И смотри мне!.. Чтоб не авосьничал! − уже с крыльца распорядился Андрей и, не раздеваясь, прошагал в горницу. Там скинул на сундук опостылевший, мокрый до нитки плащ, забросил на книжный шкап треуголку, достал пакет и тронутый влагой свернутый листок. Разложив все перед собой на столе, крытом желто-бахромчатой скатертью, капитан устроился на стуле, с наслаждением вытянул гудевшие от долгой езды ноги и при двух свечах зашуршал бумагой.
− Святый Боже! − вырвалось из его груди.
Пальцы, державшие письмо, дрогнули. Оно было адресовано ему и писано кровью друга.
* * *
Милый брат, Преображенский!
Я умираю. Рана гнусная − в живот. Надеяться не на что… Жить, по всему, мне суждено не более четверти часа.
Не ведаю, сдюжит ли Волокитин, казак, оставшийся из моего сопровождения, достичь Охотска и сыскать тебя. Однако выхода у меня иного нет… Человек он верный, но тоже колот в сшибке, в кою мы влипли, к счастью, не так гибло…
По сему уведомляю: ты, Andre,− единственный в Охотске, кому я могу доверить секретное поручение важности государственной. Уверен, ты выкажешь истое радение и выполнишь его!
Пакет, коий ты держишь в руках, подписан собственной его величе-ства рукой. Оный для Отечества нашего бесценен. Доставь его незамедлительно правителю форта Росс господину Кускову. Ежели сие станется невозможным − документ изничтожь, но врагу не выдай!
Под свое начало возьмешь фрегат капитана Черкасова… дотоле ознакомив его с эпистолой сей. Ему уже срок прибыть с островов Японских в Охотск. Корабль тебя ожидает отменный, имя сего красавца «Северный Орел». Я должен был идти на нем в Новый Свет, ай ухожу на тот.
На сем прощаюсь… кровью исхожусь… Умирать не хочется, но на судьбу не гневлюсь. Видно, так было угодно Господу… Отстрелялся я, брат. Черкни маменьке моей и сообщи о приключившемся злодействе графу Румянцеву в Петербург. Искренне твой Алешка Осоргин.
P.S. Заклинаю тебя… Будь зорок! Смерть рядом… Бойся Ноздрю… Они погубили меня, Andre…»
* * *
На этом письмо обрывалось. Капитан еще и еще раз перечитал его: рванул ворот кафтана, как в удушье, рухнул на колени. Кровавые запекшиеся строки черной вязью отражались в его расширенных блестящих зрачках.
«Господи, Алешка… не верю! Как же это? За что?» −вопросы, как вопли, терзали душу Преображенского. Он не хотел, он не мог согласиться, что Осоргина − цветущего и красивого баловня судьбы − уже нет в живых и никогда, никогда уже не будет. Этого весельчака и отпетого дуэлянта, которого он любил и жаловал как брата. По-следний раз виделись они три года назад в Петербурге у графа Толстого.
«Да, да, сие случилось на святки»,− ворошил память Андрей, потрясенно складывая письмо. Тогда они, бывшие выпускники морского кадетского корпуса, собрались мальчишником и кутили трое суток кряду: варили пунш, сунув в серебряное ведро кадетского братства офицерские шпаги; вспоминали строгих учителей, отчаянные «штуки»; хвастали амурными похождениями; клялись пылко в вечной дружбе; пили до «тети Воти», то бишь до