всплывает осторожно…
Лелюк и среди музыкантов-то выглядел белой вороной, персонажем иллюзорного мира, в котором нет жестокости, все любят друг друга и ценят исключительно за талант.
Однажды, сидя у него в гостях, я услышал доносившиеся из-за окна пронзительные завывания, переходящие в скулёж. Я спустился во двор. По звуку отыскал в темноте умирающую собаку: какие-то выродки сильно её изувечили. Задние лапы скручены проволокой, раны на морде и теле уже гноятся, выбитый глаз… Шансов выжить у дворняги не было. Лучшее, что я мог для неё сделать, – убить быстро. Чтобы не мучилась.
Пётр из окна поинтересовался, что случилось. Я объяснил.
Моральные устои Лелюка, на мой взгляд, во многом граничили с… ущербностью. Он тогда признался, что не может смотреть на чьи-то мучения. Однако и прекратить агонию живого существа, добив его, он тоже был не в состоянии. Я сказал, что всё сделаю сам. Спросил, есть ли у него хоть что-нибудь, чем можно прервать страдания четвероногого бедолаги. Но у Петра не нашлось ничего подходящего.
Я побродил вокруг пса в надежде найти булыжник, кирпич или кусок арматуры… Но, видно, не судьба… Пришлось вернуться в комнату общаги, где обитал Лелюк. А он просто закрыл форточку, чтобы не слышать доносящихся снизу звуков…
Я представил, как бы Пётр чувствовал себя, окажись он вдруг здесь и сейчас.
– Здравствуйте, – раздалось с порога.
У входа в палату топтался парнишка, словно воплотившийся из моих мыслей о слабых личностях. С лицом, покрытым угревой сыпью, длинный и очень худой, в жёлтой футболке и чёрном совдеповском трико, он выглядел немногим лучше, чем до сих пор не пришедший в себя Вася.
– Ты кто будешь? – с ухмылкой поинтересовался Татарин.
– Артём…
– Будь нервы чуть потоньше, расплакался бы… – пробормотал я.
А осклабившийся Косой (прозвище возникло из-за вполне понятных проблем со зрением) выдал:
– Браток, а ты в курсе, что за тобой два косяка?!
Суть этого тюремного прикола состояла в том, что за вошедшим и впрямь были косяки. Дверные.
– Ну, чего молчишь?! – с вызовом спросил Шестаков. – Проблей уже чего-нибудь!
Артём прижал к груди пакет с вещами и потупился. Он не понимал, чего от него хотят. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– А коли ответить нечего, то быть тебе крайним по жизни! – подытожил Татарин и подмигнул Косому.
Артём идеально подходил на роль козла отпущения. Про таких очень хорошо сказала Уэнсдей Аддамс[28]: «Ты всегда будешь жертвой».
Шест и Татарин уже откровенно ржали над тем, как он переминается с ноги на ногу.
В комнату вошла медсестра – та самая, что вызывала у меня чувство симпатии. Мигом оценив ситуацию, она осадила развлекающихся:
– Кому из вас спокойно не живётся? Могу помочь с переселением в палату для буйных. Шестаков, это у тебя уже второй инцидент за сегодняшний день?!
– А что Шестаков, что сразу Шестаков… – забухтел тот.
– Тогда поумерь свою весёлость, – посоветовала женщина и, повернувшись к Артёму, сказала: – С местами