что эти труды бесплодны:
– По-русски его можно читать только за большие деньги. Или уж по приговору суда!
Засим последовали "Энеида" Котляревского, показавшаяся мне грубоватой и однообразной, хоть местами занятной, несколько исторических романов один другого скучнее, из которых явствовало, что у Хмельницкого не было другого выхода, и том пьес Леси Украинки. Пьесы мне понравились, но предмет моего сугубого интереса там отражен не был: Леся писала на европейские сюжеты.
Однако невежество национализму не помеха, даже напротив. Тщетно пытаясь нащупать культурную почву, достойную моих туманных, но гордых мечтаний, я тем не менее лелеяла в душе идею родовой избранности. Вслух об этом особенно не распространялась – было почему-то неловко. Еще не зная, что этот благодетельный стыд возникает всякий раз, когда увязнешь во лжи разума, я старалась скорее овладеть родным языком. Хотелось думать, что тогда я обрету подобающую уверенность.
Но как его выучишь? Родители с грехом пополам могли читать по-украински и понимать звучащую речь, не более того: для них родным языком был русский. А для бабушки – и вообще немецкий. Оставалось полагаться на собственные силы и доселе ненавистный радиоприемник. Напрасно я до ломоты в висках вникала в разудалый текст оперного дуэта Одарки и Карася, которые часто вопили по тогдашнему радио. Напрасно перебирала в уме полтора десятка украинских слов, слышанных от родителей. "Хмара", – почтительно бормотала я, взирая на тучу. Переходя через плотину пруда, не забывала напомнить себе, что под ногами у меня "гребля", а кормить свою нелетающую голубку лазила теперь не на чердак, а на "горище". И уж само собой, голубку звали Ганной. Я бы и себя переименовала, если бы можно было…
– Какого черта вы с бабушкой мне голову заморочили? – лет десять спустя упрекнула я маму. – Расписали землю обетованную! Хамов и расистов днем с огнем ищи, независимые умы так и кишат, культура цветет, подхалим вызывает всеобщее презрение… Я же немедленно возомнила себя представительницей высшей расы, вот вы что натворили!
– Да ну?! – мама начисто не помнила собственных роковых слов. – Ты вроде своего папаши: с вами никогда не знаешь, от какой чепухи начнется цепная реакция. Я так сказала? Видимо, одурела от постоянной усталости и колиных наскоков. И потом, что ты хочешь? Твоя бабушка вращалась в кругу врачей и юристов, это были интеллигентные люди, там действительно насчет "жидовской морды" никто бы не заикнулся. Случись с кем-нибудь такое, его бы перестали пускать в приличные дома. А в ГСПИ у нас был симпатичный отдел, славные молодые ребята, я там тоже ничего подобного не…, – осекшись, она вдруг рассмеялась. – Фу, какая же я в самом деле дура! Только сейчас сообразила: там ведь большинство как раз и были евреи, откуда возьмется антисемитизм?
…К счастью, в решающий момент никаких «щирых» хохлов, если не считать Ганны, поблизости не нашлось. Вдвоем мы не только не могли грянуть войною на ненавистную Москву, но и не рисковали набраться