или снотворные таблетки лишают жизни, было уже слишком поздно.
«Моего сына убили в Бангкоке, помогите мне, пожалуйста», – услышал Кальвино голос где-то в своей голове. Он пошел по мощеной дорожке, огибая сбоку двухэтажный деревянной дом. Услышал в доме музыку: призрачные, меланхоличные звуки флейты. Такая музыка должна доноситься из сказочного интерьера с вуалями и шелковыми шарфами. Кальвино мысленно увидел Бена, упавшего головой на письменный стол, и это вызвало у него тревожное ощущение, как взведенный курок за долю секунды до выстрела. Он остановился перед современной студией с большими окнами с зеркальными стеклами и стал слушать музыку.
Полковник Пратт стоял в профиль, с упором на правую ногу, скрестив руки, и смотрел на чистый холст. Он находился около раздвижных дверей. Около дюжины женщин стояли в два ряда и водили кисточками по своим холстам. Один только Пратт бездействовал. Кальвино оглядел комнату в поисках Кико. Она работала в углу, зажав одну кисть во рту, а другой наносила на холст красную краску. Большинство женщин были японскими домохозяйками, которые занялись уроками живописи, потому что редко видели своих мужей.
Кальвино постучал в стеклянную дверь. Все головы поднялись, словно кто-то дернул за веревочку, соединяющую их вместе. Он заметил, что учитель, с поредевшими волосами на голове и выцветшими голубыми глазами, сердито смотрит на него. Пара японок захихикала, прикрывая рты застенчивым, скромным жестом. Всеобщее смущение вплелось в шелковистую мелодию флейты. Пратт положил свою кисть и поймал взгляд Кальвино. У него на мольберте была фотография квиана в саду – его жена Мани и двое их детей стояли рядом с колесом. С легкой улыбкой он посмотрел на гостя, спокойный и уверенный в себе, и слегка сжал губы. Стоящая в десяти шагах позади него Кико подняла большие пальцы рук, глядя на Кальвино. Она склонила голову набок и отбросила с глаз прядку черных волос. От этого Кико сразу же стала казаться знакомой. У нее было радостное, довольное выражение лица, как будто она чего-то добилась. Кальвино понял, что это она нарушила сосредоточенность Пратта.
Учитель, взъерошенный и невыспавшийся мужчина лет шестидесяти, подошел к двери и поправил фартук. Нахмурив лоб так, что глубокая морщина разделила его на две морщинистые половинки, он отодвинул створку двери.
– Чем я могу вам помочь? – спросил он с акцентом жителя восточного Лондона.
– Это друг, – сказал полковник Пратт, положил свою кисть и подошел к учителю. – И он только выглядит опасным, когда бывает трезвым.
– Приятель, не следует носить пиджак в такую жару, – произнес учитель. – Вас убьет тепловой удар.
– В Бангкоке многое может убить, – ответил Кальвино. Затем придвинулся к Пратту и шепнул: – Есть минутка, Пратт?
– Винсент, это мистер Люфтон, – ответил тот, поворачиваясь к учителю.
– Неужели тот самый Люфтон, художник? – спросил Кальвино, с его носа непрерывной струйкой стекал пот.
Его вопрос возымел нужный эффект. Вовремя