объяснения невнимательно, скептически хмыкал и переходил к следующему пункту.
Самое же интересное заключалось в том, что никакого смысла в базарном моноспектакле не было: все затраты согласовывались заранее, при подписании договора на проведение реставрационных работ. Комиссия могла работы принять или могла, при наличии тех или иных дефектов, отказаться от приёмки, но торг, как говорится, здесь был неуместен.
Пончик и сам это прекрасно понимал, однако привередничал и торговался, причём делал это не только из любви к искусству. Света знала, что у шефа особое и крайне неприязненное отношение к самым первым экспонатам, с которых, собственно, и начиналась три века назад Кунсткамера, – к заспиртованным уродцам и диковинам. Пончик считал их пережитком мракобесного Средневековья, когда толпы на ярмарках сбегались поглазеть на уродов, с нулевой научной или исторической ценностью, а потому считал затраты музея на реставрацию шарлатанских поделок выброшенными деньгами.
Именно такая шарлатанская поделка стала сегодня объектом приёмки. Причём «монструз» даже не выставлялся в основной экспозиции, хранился в запасниках, что ещё больше увеличивало негодование Пончика и его сожаление о бездумно растраченных финансах. Вероятно, изображая еврея на одесском привозе, Манасов пытался донести до реставраторов простую мысль: никогда и ни под каким видом не соглашайтесь работать с заспиртованными уродцами.
Измотав присутствующих придирками к документам, Манасов наконец-то соизволил перейти непосредственно к осмотру экспоната, очевидно планируя второй этап антишарлатанского шоу. Пресловутая колба с «монструзом» стояла на вращающемся столе, отчего-то до сих пор задрапированная в чёрную ткань, перехваченную шпагатом.
Пончик двинулся к столу, пощёлкивая ножницами, – ни дать ни взять государственный деятель, собирающийся перерезать ленточку на открытии чего-либо свежепостроенного. Остальные члены комиссии потянулись следом, а вот реставратор, напротив, отступил на несколько шагов и смотрел в сторону – Света в тот момент решила, что старик не желает выслушивать новые филиппики Пончика, надоевшего ему хуже горькой редьки. Лишь много времени спустя она поняла, что ошибалась и дело было не в шефе.
Ткань сползла с ёмкости. Называемая по традиции колбой, вместимостью она не уступала хорошему бочонку, не меньше сотни литров, пожалуй, что само по себе делало экспонат достаточно уникальным, во времена его создания люди и животные, появившиеся на свет с ярко выраженными физическими уродствами, долго не жили и больших размеров не достигали.
Мастера-стеклодувы из Дружной Горки расстарались – новая колба практически ничем не отличалась от оригинальной. Так же стягивал её потемневший серебряный обруч – тот же самый, покрытый готической латиницей. Однако теперь он играл чисто декоративную роль: разумеется, прикрываемую им трещину в толстом стекле реставраторы не имитировали.
Трещина, собственно, и стала причиной реставрационных