ни золотого и ни медного, ни самого завалящего, ни пропавшего и ни пропащего, ничего нет в пустоте, когда ты нигде. Мы летим, Пуля, мы вьем волну. Кто нами рулит, в ком я тону? Пуля, лялечка моя, скажи, не молчи, что за лучи нас огибают, мы погибаем? Мы в бреду? Лекарство увело нас в царство Морфея? Мы евреи в египетском плену? Неужели правда, мы евреи? Время, как чаек разбавленный, до неразличимости, разрушает связь следствия и причинности. Ручеек течет вспять. Нас двое, или пять, или сто пятнадцать? Нам надо остаться, остановиться, присниться, на худой конец, друг другу, но нас кружит чья-то десница, она нас кружит по кругу. Память исчезла, а боль осталась, и страсть превратилась в старость, облезла гордость, только инородность, чуждость всему процветает и мотает нас по пустым закоулкам. Как холодно здесь, Пуля, как гулко и неприкаянно. Я нечаянно услышала тут чьи-то слова: «Тоска и блевота, блевота и тоска». Это про кого, про нас? Это протокол пошлого прошлого? А может быть, это веселящий газ, и он укокошил нас, укокошил он? Скажи, Пулечка, что это сон, умоляю, скажи.
– Ом-м-м, Пульхерия. Ом. Лекарственная кома.
– А может, у нас не все дома? Может, кто-то ушел на войну и мы, сироты, наблюдаем, как роты шагают в плену у очень страшного мордоворота. Он воротит морды сучковатым колом, он голый, у него рога и копыта. В его красных глазах забыта тайна от мира, он все время орет: «Майна» и никогда: «Вира». Забивает колом солдатиков, по головам бьет и в землю. Наших с тобою, Пулечка, братиков, я немею, я внемлю ему со страхом. Он и нас забьет одним махом. Очень страшный он…
– Ом, Пульхерия. Это просто сон.
6
Большой черный лимузин с мигалкой на крыше – это вторичный половой признак альфа-самца. У Петра Олеговича такой был. Все как у людей, даже машина сопровождения присутствовала. Дорога до офиса корпорации на берегу Москва-реки занимала максимум полчаса. Он часто размышлял по пути на работу, почему все-таки московская знать предпочитает группироваться на отдаленной Рублевке, а не жить в центре захваченного ею города. Сосны, свежий воздух – это все ерунда, отмазка для лохов. Могли бы сосны и у Кремля посадить, и воздух можно очистить хитрыми японскими фильтрами. И дворцов понастроить можно не хуже рублевских. Терпеливые и покорные холопы все пережуют. И сосны, и фильтры, и дворцы. Тогда зачем тратить лишние полчаса на дорогу? Ответ пришел не быстро, примерно на третьем году пользования лимузином и мигалкой. В иррациональном, казалось бы, обычае имелся большой смысл. Черные стремительные лимузины вонзались в ожиревшее сердце столицы, как монгольская конница Чингисхана в свежий захваченный город. Радость, упоение своей победой и удачливостью делали конников непобедимыми. Даровала им божественный драйв и уверенность, позволяла по праву вершить судьбы покоренных народов. Пассажиры лимузинов мало чем отличались от бойцов великого хана, за исключением одного нюанса. Конники все-таки захватывали города не каждое утро. Сегодня упоительная дорога почему-то не радовала. Какой он, к черту, конник?