тень глубокого сожаления из-за гибели самолета, с которым они вместе прошли долгий путь…
– Как вы себя называете? – через плечо спросила девушка на своем ужасном английском, и Майкл снова повернулся к ней.
– Майкл… Майкл Кортни.
– Майкл Кортни, – пробуя новые слова, повторила девушка, а потом сообщила: – А я мадемуазель Сантэн де Тири.
– Enchanté[8], мадемуазель.
Майкл помолчал, сосредоточенно подбирая слова из скудного запаса школьного французского, чтобы продолжить разговор.
– Сантэн – странное имя, – хотел сказать он.
И почувствовал, как напряглась девушка. Он использовал слово «drole» – «забавное». Майкл быстро исправился:
– Необычное имя.
Он вдруг пожалел о том, что не прилагал больше усилий к изучению французского; в том состоянии потрясения и слабости, в каком он находился сейчас, ему приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы следить за ее быстрыми объяснениями.
– Я родилась через минуту после полуночи в первый день тысяча девятисотого года…
Значит, ей было семнадцать лет и три месяца, она стояла на пороге женской зрелости. Потом Майкл вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль настолько взбодрила его, что он сделал еще один быстрый глоток из фляжки Эндрю.
– Вы моя спасительница!
Он хотел произнести это беспечным тоном, но слова прозвучали так бестолково и неловко, что он ожидал услышать взрыв смеха в ответ. Однако вместо того девушка серьезно кивнула. Настроение Майкла совпало с собственными эмоциями Сантэн.
Ее любимым животным помимо жеребца Нюажа был тощий щенок дворняжки, которого она подобрала в канаве, окровавленного и дрожащего. Сантэн ухаживала за ним, лечила его и очень любила, пока около месяца назад он не погиб под колесами одного из армейских грузовиков, направлявшихся на фронт. Его смерть оставила зияющую дыру в ее существовании. Майкл тоже был худым и выглядел почти истощенным под всей его обгоревшей и грязной одеждой; кроме физических ран, она ощущала и нечто вроде унижения, пережитого им. Его глаза были удивительного ярко-синего цвета, но Сантэн видела в них огромное страдание, и он содрогался за ее спиной точно так же, как тот маленький щенок.
– Да, – решительно произнесла она. – И я о вас позабочусь.
Особняк оказался куда больше, чем казался с воздуха, и совсем не таким прекрасным. Большинство окон оказались разбиты и заколочены досками. Стены были изуродованы осколками снарядов, но воронки на лужайках уже заросли травой – сражение прошлой осенью шло на пределе дальности артиллерийского огня от этого поместья, а потом последнее наступление союзников снова отогнало немцев за гряду холмов.
Большой дом выглядел печальным и неухоженным, и Сантэн извинилась за его вид:
– Наших рабочих забрали в армию, а большинство женской прислуги и все дети сбежали в Париж или Амьен. Нас тут всего трое.
Она приподнялась в седле и громко закричала на другом языке:
– Анна! Иди посмотри, что я нашла!
Женщина, появившаяся из огорода