как не протрезветь небывало, когда она, как он выследил у проходной, вечером с кем-то целовалась, притом с тем настоящим, женским, смехом?.. как тут же не выпить из горла, будто воду, бутылку?.. и как было – не лететь, махая кулаками и ногами, и не лететь, и не лететь?..
Так, выходит, всё на белом свете устроено.
Он её не мог не бить – она от его ударов не могла не умереть.
Она ему изменяла – она не могла ему не изменять, да и что за измена – «просто так»: ведь вокруг столько и других симпатичных мужиков.
Она не могла не пить – ведь чуть не все знакомые и подруги выпивают и даже по-настоящему пьют.
Она не могла не смотреть на всех мужчин смело – она ведь красивая, и потому имеет право решать!
Она не могла вообще никогда с самого, может, детства не делать мальчишкам глазки – ведь она чувствовала на себе их избирательные взгляды…
…Но раз так всё устроено, то как, вот бы узнать, об этом обо всём понимает теперь – она?
Правда, её на свете нет…
Но всё-таки, всё-таки – как-то же она теперь понимает!
Мать её, старуха, была в молодости – с нею две капли воды: такая же красавица!
Даже, по тем небогатым послевоенным временам, ещё, пожалуй, краше. – Ведь в те годы и нарядиться не во что было – а подруги ссорились меж собой, которой из них идти с ней на гулянке под ручку… а парни дрались из-за неё: этот на неё смотрит не сводя глаз, тот почему-то ещё и улыбается…
А теперь она – «худая».
…Не простила – его. – Отнял у неё дочь, родную дочь, красавицу дочку, младшую весёлую…
Сколько бы ему ни дали, да хоть бы его вовсе стёрли с лица земли – какое ещё тут прощение!
Старуха не простила – никого не простила: ни мужа не простила, который хоть и работал плотником и детей кормил – а чего вот ему не хватало, зачем так однажды выпил, что во сне задохнулся?
Правда, потом говорили какие-то, что ли, врачи, дескать, не надо было его, пьяного, – хоть и надоел во хмелю – укладывать спать на спину…
И не простила – как бы вообще ничего.
Вот она умирает больной развалиной – а дочка, небось, ушла в расцвете лет, да ещё и навеселе… вот она валяется, всем в тягость, – а этот отсидел своё и теперь шагает молод и здоров: недаром его хорошенько разглядела…
Она – она и мучается больше всего потому, что никак не можется ей помереть.
А этот – что-то же этакое бойкое взял в голову: иначе бы не пришёл.
Только лишь это – и о дочке, и о нём, кому и звания нет, и о самой себе – она поняла.
А он, получается, не только остался жив, не только будет и дальше жить – но превозмог и даже превзошёл что-то обычное в обычной жизни!
Вот она и вся тут, старуха.
Никого не простила и ничто не простила.
И в самом деле – худо…
…Прости и уходи.
Ты, старуха.
Прости его и умри. – Прости сначала его, а потом можешь и умирать. – Прости прежде всего хотя бы его, кто приходил за прощением, и после этого более или менее спокойно уйдёшь.
…Ты, освободившийся. – Вот уж теперь подлинно – освободившийся.
Да, уходи.
Прости