встать. Посмотрев с сострадаем на несчастного Витаса, Оля-маленькая велела ему оставаться в постели, а сама сбегала к родителям за народным средством от простуды.
– Ничего, прорвёмся! Будешь каждый час пить тёплый чай с сушёной малиной, – строго сказала Оля-маленькая, подавая Витасу чашку. – К обеду будешь как новый. В общем, пока лежи, выздоравливай. Я побегу обратно к мамке, помогу ей пельмени лепить. Учти, ты таких пельменей ещё не пробовал!
Она исчезла. Витас допил чай и смежил веки. В мозгу неуправляемо крутились призрачные лица. Несокрушимый могильщик Градобык. Пашка со своими повадками пустоголового нахала. Грибник-пьянчуга Толян. Две разнокалиберные Оли. Славик с пузом и зрачками навыкате. Алёнка тоже с пузом, прямолинейная, как атака быка на корриде. Илларион с не очень связной речью. Пастушья дочь Занзигулька. Даже кошка Лизýшка, присасывающаяся к голой коже.
Снаружи доносился мягкий плеск речной зыби, навевающий мысли о каникулах. Иногда его перебивало коровье мычание, козье меканье, свиное хрюканье или собачье гавканье. Наперегонки кукарекали петухи: «И, и, и, и-и-и! И, и, и, и-и-и!» Мерно тикал круглый будильник на комоде. Убаюканный этими звуками Витас снова погрузился в сон, который на время изъял его из бытия в небытие.
Проснувшись во второй раз, Витас приоткрыл глаза и был ослеплён лучистой улыбкой яркого солнца.
– Как ты? – тоном сестры милосердия спросила Оля-маленькая, появляясь из солнечного света.
Витас пошевелился. Он был весь в поту, но горло почти не болело, голова стала на порядок легче. Очень хотелось есть. Видимо, кризис миновал.
– Лучше.
– Тогда вставай. Родители ждут на обед.
Приходской священник отец Пётр жил в двухэтажном доме под синей крышей, прятавшемся за церковью. Когда ребята оказались в трапезной, там сидели сам отец Пётр и Пашка. Слышно было, как Таисия Фёдоровна хлопотала на кухне.
– Добро пожаловать. Гость в дом – бог в дом, – приветствовал вошедших отец Пётр. Он говорил странным голосом – высоким, ломким, навевающем мысли о чём-то хрупком, как жизнь новорождённого. Рослый, но тщедушный, в слишком широкой чёрной, словно китайская тушь, рясе из льна, отец Пётр походил на картонную фигуру знаменитости, рядом с которой фотографируются туристы. За его очками угадывалось знание, копившееся ещё со времён египетского рабства и вавилонского пленения. Старательно ухоженная редкая бородёнка. Недавняя плешь отражала свет лампы, включенной, несмотря на дневное время. Впалую грудь скрашивал тяжёлый крест на серебряной цепи, который священник старательно натирал каждое утро бархатной тряпочкой.
– Здравствуйте, – скованно отозвался Витас. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Не знал правил общения с лицом духовного звания. Может быть, попам положено руку целовать, как делали мушкетёры своим дамам сердца?
– Знакомься, папулечка. Это Витас, мой однокурсник и друг, – засмеялась Оля-маленькая, стирая неловкость, и Витасу: – Садись, студент, что ты мнёшься. Мамулечка, тебе помочь? Мы умираем с голода.
Попадья издала утвердительный возглас,