твой язык. От того, кто приветствует тебя на твоем родном языке, не следует сразу ждать сверхусилий и самопожертвования. Но минимальное усилие над собой в твою пользу он уже совершил и, стало быть, на какой-то пустяк – спичечный коробок чайной заварки, сигарету, молчаливое предупреждение о приближении ментов – ты вправе рассчитывать. Но от глотка якобы чифиря (настоящий чифирь – пачка чая на стакан воды – для нормального человека почти яд и действует как наркотик; мы мерили чай спичечными коробками: в 50-граммовой пачке – семь коробков, один коробок – кружка воды), так вот, от двух-трех глотков доброго чая иногда зависит, выполнишь ли ты норму и, следовательно, не попадешь ли в ШИЗО. Вовремя выкуренная сигарета может спасти от нервного срыва. А если кто-то необычно быстро и резко, громко топая, почти врывается в помещение отряда, скорее всего, в трех-пяти метрах за ним идут менты с обыском, но доли секунды между ними бывает достаточно, чтобы спрятать или уничтожить то, из-за чего можно отправиться и в «крытку» (так у зэков называют тюрьму), а это уже очень много.
По утрам процедура повторяется:
– Бари луйс, Норик!
– Доброе утро, Славик!
– Добра ранку, Иване!
– А? Добра ранку!
– Лабрит, Гуннар! Лабас ритас! С добрым утром! Шолом! Дила мшвидобиса! Доброе утро, Саша! С добрым утром, Дима! Бари луйс! Тере! Лабрит!
И вдруг:
– Добра ранку, Степане!
Молчание.
Еще вечером он пожелал мне доброй ночи. Должно быть, что-то приснилось, не иначе. Ни в коем случае нельзя показать удивления или, тем более, обиды. «На обиженных возят воду». Движения в том же темпе, на лице та же полуулыбка, тем же голосом, с теми же интонациями приветствую тех, с кем не успел поздороваться. Впрочем, иллюзий быть не должно. Кто-то уже заметил, что Степан Хмара мне не ответил. Значит, через полчаса об этом будут знать все украинцы, а еще через час – Леха Смирнов, отец Альфонсас Сваринскас и кое-кто из других националов. В обед и после работы кучками по два-три человека они будут выяснять, была ли у Степана какая-то конкретная причина прекратить со мной разговаривать, а если да, то насколько она весома и надо ли поддерживать этот бойкот. Когда на политической зоне бойкот объявляется кому-то официально, то есть всеми или почти всеми с изъяснением причины и условий его снятия (ежели таковое вообще возможно), это довольно-таки страшно. В сущности, это акция того же смысла, что «опустить», опедерастить на зоне бытовой, у уголовников. Даже на воле не всякий вынесет такой простой меры, если она всеобща. Попробуйте сказать ребенку, что не будете с ним разговаривать, пока… Если вы и ваши домашние выдержите характер, через полдня он взвоет. Взрослые люди бьются в истериках, увольняются с работы и переезжают. Но на зоне переехать некуда. Бойкот, объявленный неофициальным ядром зоны, ее совестью и политическим лицом, вычеркивает тебя из числа себе подобных и не позволяет войти в какую-то иную общность, потому что таковой нет. Даже если тебя переведут на другую зону, довольно скоро там узнают о причинах, по которым тебе был объявлен бойкот, и все повторится. Даже стукачи не примут тебя в свой круг, потому что они