мне встречать подобное. Не только пальцы мои, но и вся ладонь, почти до запястья, покрылась не желавшей высыхать влагой, источавшей горьковатый пряный запах, расплывавшийся по комнате, заполнявший все пространство ее, пожиравший все прочие ароматы. Перед ним не смогли устоять ни увядающие цветы арфенума, славные своей способностью сохранять силу вплоть до того мгновения, когда начинают опадать их фиолетовые бархатные лепестки, ни столпотворение всевозможных бутыльков и сосудов на трюмо, ни полурастворившиеся ароматические свечи, увлечения которыми не могла избежать ни одна столичная красавица. Теперь он царствовал здесь, вязкий, тяжелый, медленно пробирающийся в легкие, чтобы навсегда остаться в них напоминанием об упущенных удовольствиях, расползающийся по омертвевшим мечтаниям первобытной жадной грезой. Даже у меня, привычного к нему и считавшего себя почти неуязвимым для подобных воздействий, засвербело в носу и немного закружилась в пьянящем мороке голова. Во всем этом я не видел ничего удивительного. Некоторые из женщин отличались тем, что оставляли после себя насквозь промокшие простыни, с другими же приходилось использовать всевозможные смазки и возбуждающие препараты. Только немногие могли произвести аромат столь густой, вязкий и тяжелый, вызывающий желания упоительно древние, отнимающий возможность любых размышлений, превращающий мужчину в самодовольного, одержимого зверя, не желающего больше ни отказов, ни оправданий. Даже мне, при всей моей сотворенной военной дисциплиной сдержанности, не удалось избежать его влияния. Движения руки моей стали более резкими, ускорились, ладонь ударялась о промежность девушки со звучными, влажными шлепками, мне стало тяжело дышать и в какой момент, когда губы мои, вопреки всем моим усилиями, приоткрылись, втягивая не имеющий в себе жизни воздух, я едва удержался от того, чтобы зарычать, вцепиться судорожной хваткой в грудь девушки, протолкнуть в нее всю свою ладонь, зажать ей рот, чтобы не было слышно криков и добраться до самой ее матки, позволяя ей в полной мере ощутить себя женщиной. К счастью, за мгновение до того, как я готов был уже позволить себе некую жестокую вольность, моя лежавшая на ее животе ладонь ощутила знакомое содрогание. Уже через мгновение тряслось уже все ее тело, напряженное и покорное. Сгибаясь, она приподняла голову, брови ее поднялись и изогнулись в страдальческом удивлении, широко раскрытые глаза взирали на меня с назойливой прямотой, сверкая кровожадными откровениями, требуя невозможных даров. Влагалище ее сдавило мои пальцы с такой силой, что мне не удавалось пошевелить ими. Пульсирующие торопливые волны метались по нему и в провалах между ними она едва слышно вскрикивала, прикрывая рот сгибом локтям. Когда наслаждение покинуло ее, она с мягким стоном упала на подушки, широко раскинула руки, всхлипнула, вытянула ноги и медленно закрыла глаза. Осторожно высвободив пальцы из ее чрева, я поднес их к глазам,
