ртом к подушке, заплакал жгучими, отчаянными слезами, от которых вздрагивала его узкая железная кровать, а в горле стоял какой-то сухой колючий клубок».
Точно так же плакал и я, маленький советский заброшенный мальчик в филоновском, насквозь промерзшем детдоме.
Плакал и ронял слезы на гладильную доску и шипящий утюг.
Утюг был обязателен. После подъема нас заставляли гладить школьную форму. Гладить допотопными чугунными утюгами, в которых сторож закладывал раскалённые угли.
Особенно гладким должен быть пионерский галстук.
Как же, пятиклассники всё же!
Как там гласит завет?
Ага! «Пионер – всем ребятам пример»!
Но в процессе глажки этот галстук источал такой вкусный аппетитный запах, напоминающий жареную вкуснятину, что мы невзначай начинали обгладывать этот главный атрибут нашего патриотизма. И в сельской школе нас видели завсегда в обгрызенных донельзя галстуках.
Кстати, здесь же, в детдоме Филоновской, мы впервые поучаствовали в добровольно-принудительном труде по сбору помидоров. Позже, в других детдомах, такой «почётный» труд был обязателен каждую божью осень.
Работали мы, как папа Карло, на какого-то чужого дядю-жулика. За бесплатно! Собирали в основном томаты на плантациях.
В Филоновской эти помидоры вышли нам боком.
Точнее, не боком, а как бы сказать помягче, задом. Или ещё точнее, из зада. То бишь на радостях все пацаны с голодухи обожрались дармовыми огромными мясистыми помидорами.
Ну а ночью у всех случился залповый ужасный понос.
И что делать, ежли заперли нас на втором этаже особняка, а туалет – на первом? И сторож ушёл!
Прыгали мы со второго этажа, как оглашенные!
А ещё Филоновская надоумила нас на хороший приварок. Именно здесь мы перешли на разную мелкую живность наподобие рыб и лягушек.
Рыба в речке Бузулук ловилась замечательно! Хватало и на жарёху, и на уху, и на засолку. Кормили мы всех, кто приходил на огонёк нашего походного жаркого костра.
А вечером, у яркого костра, я жадно читал книги, взятые в сельской библиотеке. Даже не читал, а жадно глотал. Особенно жадно глотал, а затем перечитывал тогдашнюю новинку – «Водителей фрегатов».
И долго не мог уснуть. Яркие звезды и молочный Млечный путь вели меня куда-то в ревущие огромные океаны, к вечнозелёным островам и папуасам с копьями и луками.
Мешали спать и разные философские мысли, рожденные книгами. Вглядываясь в чернильную воду тихой речушки, я повторял и повторял строки купринских «Листригонов»:
«Вода так густа, так тяжела и так спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и не мигая. Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья. Изредка, раз в минуту, едва расслышишь, как хлюпнет маленькая волна о камень набережной. И этот одинокий, мелодичный звук еще больше углубляет, еще больше настораживает тишину. Слышишь, как размеренными толчками шумит кровь у тебя в ушах».
И вдруг я чувствовал, как размеренными толчками шумит кровь у меня