в тусклом свете горячих углей.
Чудовище? Да, разумеется! Не джин и не ифрит. В ней не было ровным счетом ничего демонического. Кто-нибудь из Тварей? Вполне возможно. Ни в книгах, ни в сказках не упоминалось о таких, как она, и все же другого объяснения не находилось. Судир решил когда-то, что пусть будет Тварь. Эфа не спорила. Ей было все равно.
– Я долго пытался понять, что же отличает ее от остальных Разящих. – Голос Хозяина изменился, и Эфа отчетливо представила себе улыбку на сухих, бледных губах. – Дело не в цвете кожи, не в глазах, и даже когти и клыки – не главное. Она другая не только внешне. Она другая внутри. И совсем недавно я понял, в чем же дело. – Судир сделал паузу, словно давая Назику обдумать сказанное.
Эфа вытянула шею, прислушиваясь. Она не очень любила разговоры о себе, по большей части они сводились к испуганным рассказам о смертях. Новых и новых. Но Судир все равно заставлял ее выслушивать слухи, сказки, вымысел, сплетни и бред. Он говорил, что таким, как она, чуждым и чужим, необходимо знать, что думают люди. Знать и действовать сообразно этим знаниям. Сам-то Хозяин всегда говорил интересно. Говорил такое, о чем Эфа зачастую и не подозревала. Вот и сейчас:
– Да, я понял, в чем дело, – Судир вздохнул. – Она – дитя.
Короткий изумленный всхлип Назика. То ли смешок, то ли икотка «султана» разобрала. Эфа фыркнула, гибко развернулась и, приподнявшись, прильнула глазами к смотровой щели.
Так и есть. Старый, сухой, как саксауловая ветка, и такой же скрюченный, Судир невозмутимо сидел, поджав ноги, и сочувственно смотрел на собеседника, который, надо думать, опасался в присутствии Таруба давать волю смеху, а потому краснел, синел, бледнел, но пытался сохранить вид внимательный и серьезный.
– Посмеялись, Назик? – вежливо поинтересовался Судир. – Тогда слушайте дальше. Эфа – дитя. Ребенок. Она думает, как ребенок, и действует, как ребенок. Она убивает, потому что для нее это игра. Помните, мы ломали голову, почему она не хочет уйти в Лахэ, почему отказывается готовить таких же великолепных убийц. Мы объясняли, что это послужит на пользу всем барбакитам. Что «горные кошки» станут действительно страшным оружием. Мы говорили о целесообразности. А она не хотела нас слушать. Ей было скучно. В детской игре целесообразности нет. Она не стала убивать мальчика. Что ж, и это понятно. Видимо, правилами ее игры убийство детей запрещено. Подождем, пока она вырастет, и тогда в наших руках окажется сама Смерть. Смерть, которая уже не будет руководствоваться вообще никакими правилами.
– Вырастет? – Назик покачал круглой, наголо обритой головой. – Но она убивает для нас уже пятнадцать лет!
– И она изменилась, не так ли? Даже я заметил это, хотя все пятнадцать лет живу с ней рядом. А вы и подавно должны были увидеть, что змееныш превращается в змею.
– Я видел ее лишь мельком…
– Боитесь, – понимающе кивнул Хозяин. – Что ж, правильно делаете. Эфа не любит вас. Точнее, она вас презирает. Не вас