азалась пуста.
«Почему я проснулся? – подумал бригадир. – Приснилось что-то? Бывает от холода. Я ж худой, рёбра торчат, а одеяло совсем гнилое и тонкое. Так вот потянешь за уголок – и рассыплется в пыль».
Он потрогал шершавым пальцем стену. Ага, холодная. Металлическая и сырая. Там, за ней, жил целый мир, мерзкий, противный, а здесь можно было хоть ненадолго спрятаться. Но и это была всего лишь иллюзия. Завод и жилой отсек были плоть от плоти планеты Моуди, ничуть не менее мерзкими, чем всё остальное.
И эти гулы отовсюду, и эта вонь, как и везде на планете…
Вонь. Странно. Не слишком ли сильная сегодня эта вонь?
Бригадир сел в кровати, слегка дрожа. Принюхался. Потом начал слушать. Гул шёл снаружи, из-за стен, но не изнутри. А что же завод? А система вентиляции?
Он бросил короткий взгляд на запертую дверь и всё понял. Не горел глазок светодиода. Завод обесточило.
Бригадир вскочил, натянул толстые грубые штаны, сунул ноги в сапоги, повесил на шею замызганный респиратор, потом со скрипом отодвинул засов и вышел в коридор. Здесь воняло сильнее и стояла совсем уж кромешная темень.
– Эээй! – прокричал бригадир хриплым, простуженным голосом. – Дайк! Локх! Вставайте! У нас света нет!
Бригадир побрёл наощупь, вытягивая костлявые руки во мрак. Наткнулся на стену, нашарил замок, отпёр, сорвав пломбу. Достал и включил дежурный фонарь. Шатаясь, к нему навстречу двигалась высокая фигура, такая же костлявая, как он сам.
– Дайк! – обрадовался бригадир. – Ну хоть кто. Какого хера творится? Почему света нет?
– Света нет? – удивился Дайк и зевнул.
– Если не запустим вентиляцию за полчаса, – сказал бригадир, – все задохнутся. Надо включать резерв.
– Ага, – наконец дошло до Дайка. – Но квоты же нет.
– Под мою ответственность.
Дайк почесал щетину с сомнением, но всё-таки побрёл к лестнице. Они загрохотали сапогами по железу, двигаясь в подвал, рискуя в полумраке промахнуться мимо корявых ступеней и сверзнуться вниз, в чёрную бездну цеха очистки.
– Ключ же у Второго, – вспомнил вдруг Дайк. – А где он?
– Некогда, – сказал бригадир. – Тут ломики были.
Дайк засопел, предчувствуя, что ему ещё достанется за взлом камеры управления, но принял ломик из рук бригадира.
– Давай, – сказал бригадир. – Навались.
Они сунули оба ломика в щель, надавили. Дверь громко звякнула, проушины лопнули, и замок загрохотал, отлетев, где-то внизу.
В камере было сыро и ещё более мерзко, чем везде. Застоявшийся воздух казался плотным. Бригадир открыл шкафчик, дёрнул рубильник, другой, и с удовлетворением услышал, как запустились вентиляторы. На потолке загорелась тусклая лампочка.
– Так, – сказал бригадир. – Главное сделали. Теперь хорошо бы понять, что случилось.
Он щёлкнул кнопкой монитора в углу, зашуршали диски. Экран загорелся тусклым зелёным светом, появились линии и символы. Бригадир вгляделся в узор.
– Ты понял? – спросил он Дайка. – Перегруз был. И я догадываюсь, кто опять виноват. Этот урод недоношенный!
– Гем? – понял Дайк. Его вытянувшееся лицо отобразило одновременно омерзение и жалость. – Но как…
– Я его убью! – сказал бригадир. – Бери свой лом.
Они громко затопали по лестнице назад, в жилой отсек. По дороге встретили ничего не понимающего Локха, бригадир сунул ему ещё один ломик, и уже втроём, вооружённые, они двинулись по коридору.
– Он не сечёт, урод, что, если завод встанет, тут полгорода вымрет как нефиг делать… – бормотал бригадир.
– Пришли, – сказал Дайк. – Комната 761.
Бригадир постучал ломом по железной двери.
– Открывай! – закричал он. – Аброзятина ходячая!
Никто не отозвался.
– Ломайте, – сказал бригадир.
Дайк с Локхом взялись за ломики. Через мгновение дверь с грохотом распахнулась, и все втиснулись внутрь тесной комнатки. Никого, однако, в ней не было.
– А… Я не понимаю, – сказал Дайк. – Что это за херня?
Практически вся комната была забита ящиками со сложной электроникой. Везде моргали огоньки, по маленьким экранам бежали надписи. Между ящиками стояло одно пустое кресло, на котором можно было различить капельки крови. А в воздухе висело облако вонючей, мерзкой пыли.
Бригадир потянул носом.
– Не знаю… – сказал он задумчиво. – Но я выясню, можете мне поверить.
1
Мир – это пыль. Моя жизнь – это пыль. Сколько бы я ни пытался собрать её во что-то плотное, ощутимое, этого не выходит. Она разваливается, превращаясь в отдельные пылинки, которые почти нельзя потрогать рукой. Я слишком внимателен к деталям, наверное, но это происходит помимо моей воли. Я учусь видеть не детали, а целое, но я только в начале этого пути, поэтому