и твердые. Санитар городских джунглей, не то крысеныш, не то волчонок.
– Из-за вас все зло, из-за паразитов, – сказал он.
– От меня тебе зло? – изумился я.
– От таких, как ты. Которые бросают своих беременных баб, а бабы потом идут на панель. Вас вообще всех кастрировать – и в колонию, работать, пока не сдохнете.
– Это тебя мать научила?
– Жизнь научила. Страну прогадили, совесть прогадили, а сами не сдохли.
Развитой ребенок. Опоздал комсоргом родиться.
– Что ты в жизни видел. А ты учиться не пробовал?
– Пробовал. В интернате. Хрен я туда вернусь. Лучше сдохну.
– Да вы все быстро дохнете. Дурью дырки набьете – и дохнете.
– Тебе еще в рот не ссали, – сказал мальчик наставительно. – Тебя еще на хор не ставили. Кому ты нужен, огрызок, ты вообще жизни не видел.
– Поживи с мое, микроб, узнаешь.
– Наши столько не живут. Это вы, плесень, воняете – а за жизнь цепляетесь.
Потом мы пообещали убить друг друга при первой встрече, а потом – глядь! – по аллейке ЛГБТ наш шаркает, Петюня. Увидел нас и улыбается.
Цветы жизни
А улыбка у него, у пидораса, добрая и открытая. Отцовская такая, дружеская. Просто ходячая забота о ближнем.
– Чего ты мальчишку скуриваешь, – укорил он. – Хоть покормил бы чем.
– Они уже мной покормились. Всю сумку скоммуниздили.
– А чего ты пришел в их парк со своей сумкой? Да еще заснул, небось. Вон от тебя дух какой парфюмерный. Сам виноват, нельзя детишек в искушение вводить. Им знаешь как кушать хочется, не то что нам…
Петюня сел рядом, с другого бока пацана, и достал два мятных пряника в прозрачном пакетике:
– Угощайся, брателла. Этот зверь вообще к малолеткам жестокий, я его давно знаю.
Когда-нибудь я его, педофила поганого, убью. Вот будет настроение особенно поганое, и я его убью. Трудность в том, что вообще по жизни он кент нормальный. Подлянок не кидает. Просто крыша со сдвигом. Как мальчика увидит – так у него встает. И тут он уже собой не владеет, готов на любые жертвы и унижения.
– Легабот, – поддразниваю я, – пойдем на ферму посмотрим, как там сегодня боровков холостят?
Он даже лопатками передернул. Глянул как змея, чуть не зашипел. Да ладно, какое мое дело. Я ему подмигнул. А вообще его, конечно, стерилизовать надо. Не уколом, а реально. Чтоб писал из дырочки в ровном месте.
– У скопцов в секте, кстати, хорошо кормят, – ну не могу я удержаться. – Правда, там работать заставляют. И молиться.
Тут глаза у него белеют, и я понимаю, что он меня первый убить может.
– Погубит тебя твоя доброта, – говорю. – Нельзя же вечно лучшую хавку шакалятам раздавать.
А он тащит еще пакетик: там булочка с кремом маленькая. Подсохшая, но почти мягкая. И дальше пацану скармливает.
– А взрослый уже малец, – льстит примитивно. – Девок уже, поди, дерет! Тебя как звать, любарь-террорист?
– Андрей, – с достоинством представляется пацан.
– Стоит