по ступеням вниз опять. И вдруг на полпути на Отто наткнулся. Молча в пролете стоял, на площадке. И я не понял даже, что профессор сказал, не смог понять.
Потому что не сказал он – прокаркал отрывисто:
– То же самое, Ханс! То же самое! Что сделали в прошлый раз!
– А что я в прошлый раз?
– Не помните, что сделали?
Я стоял окаменев: знает?! Отто смотрел с неприязнью.
– Щека ваша помнит. Ханс, оставьте сказки для русских.
– Они меня обложили.
– Их дело.
Отто неловко схватил меня за рукав, как умел, к себе разворачивая. И все не отпускал, вцепившись, и дышал в лицо уже злобой:
– То, что в прошлый раз. Повторяете. В точности. Два деления на шкале сверх. Два, Ханс, слышите? Мы должны рисковать. В конце концов, за нами Германия! – закричал он, и голос осекся.
– Против этого не попрешь, – оценил я.
– Вот-вот, именно, вы поняли, – кивнул Отто.
Я спросил:
– А результат?
– Стекло.
– Или?
Отто отпустил меня:
– Или – да. Или. Конечно. И я готов поменяться с вами местами. Ханс, я клянусь.
Мы смотрели друг на друга.
– На вашем месте у меня, пожалуй, не хватит извилин, одна всего, помнится, – засмеялся я, и Отто тоже засмеялся.
Но смотрел еще, куда я: вниз к топке или в цех на выход?
Вниз я пошел, и Отто догнал, вцепился опять:
– А вы злопамятны, друг Ханс!
– А вы, как ни стараетесь, сентиментальны! – огрызнулся я, заметив слезы у него на глазах.
Нет, не настежь уже калитка. И ставни прикрыты, а на двери замок. Под тусклым фонарем я перемахнул хилый заборчик и у мертвого дома стоял, сам не зная зачем.
И в тишине вдруг мотор заурчал, показалось. Там за домом грузовичок без огней отъезжал украдкой, под тентом Пётр с рыжей Наташей с детьми сидели, я едва разглядел в полутьме. В последнюю самую минуту их застукал, успел. В жизнь вцепился, мертвый дом обежав.
Рыжая с лицом искаженным стала руки мои от борта отрывать. Полуторка набирала ход, и я висел, ноги болтались, а рыжая лицо мне царапала. Я упал и снова за ними побежал, сзади рычала Грета.
Когда опять догнал, Наташа уже ничего со мной сделать не смогла. Подтянувшись, я нырнул под тент, и она метнулась рысью на меня, мы боролись с ней, не щадя друг друга, даже не на жизнь, а на смерть, а Пётр безучастно сидел без движения. Рыжая взгромоздилась на меня амазонкой, била кулаками в лицо, потом я ее под себя подмял, перевернув. И вдруг все это совсем уж двусмысленно стало, и нежность к нам ближе и ближе подступала, рыжая заплакала бессильно. Мы с ней разомкнулись и лежали среди домашнего скарба, Наташа все всхлипывала.
Пётр жестом позвал: сюда иди! Я подполз и сел с ним у борта рядом. Мы обнялись и ехали так в предрассветных зыбких сумерках. Дома мелькали, а потом уж не дома, деревья выросли сплошной стеной, темно опять стало. Тряслись по лесной дороге, Грета бежала следом, язык уже мотался от усталости.
Рыжая подползла тоже, со мной рядом тихо села.
Пётр руками развел, показывая: “Бежим мы, бежим!”
Наташа меня