император, шурин царевича, на правах ближашего родственника, был готов защищать его жизнь даже новой войной, хотя не окончил ещё две уже начатых.
Немаловажно было и то, что в России народились внук и внучка монаршей бабки, старшей в цесарском роду герцогини Луизы. Этот внук её, между прочим, станет российским императором Петром Алексеевичем Вторым. Кроме того, беглый наследник престола величайшей державы мог быть решающим козырем в руках любого умелого политического игрока. Европа смутилась. Большой интерес к судьбе царевича проявили некоторые дальновидные политики сильно униженной Петром Швеции. Они пытались завладеть «непотребным сыном» Петра Великого, чтобы руководить потом неустойчивым настроением значительной части русского народа, который видел в Алексее Петровиче избавление от наступающего царства Антихриста.
Потрясающие и страшные в подробностях усилия потратил великий император, чтобы вернуть сына. В ход пошло всё – ложь, преступление клятвы, освящённой именем Божьим, угроза новой всеевропейской войной. Есть такое вышедшее из употребления слово – раж, синоним болезненного исступления. Несомненно, признаки такого ража можно угадать в длительном беспримерном упорстве, с которым Пётр руководил мировой облавой на сына. Сознаюсь, именно тут впервые поколебалось моё безусловное почитание главного героя родной истории. Я пожалел, что занялся его жизнью столь подробно. Живой и подлинный Пётр становился много грубее и непривлекательнее придуманного, облагороженного сказаниями, даже теми, которые лелеяла неподкупная народная память. Я вспомнил, как разочарован был Гулливер, рассмотревший вблизи, миловидное издали, лицо некой юной великанши на острове Бробдингнег. Как он шокирован был выступившими на первый план грубыми подробностями. Некоторые детали, громадные поры на жирной коже и холёная родинка, с близкого расстояния оказались тошнотворными. В них не осталось никакой прелести.
Романисты средней руки, чтобы изобразить ужас, обязательно вызовут на страницы своего повествования потустороннюю силу. Им непременно понадобятся копыта, рога, хвост. Ужас же обыденного может изобразить только очень большой талант. В жизни царевича Алексея этот посюсторонний рутинный ужас наступил с того момента, когда он, спасая жизнь, убежал в Вену, под крыло шурина своего, прусского императора Карла VI. Когда-то давно, в казахстанской степи, я видел охоту змеи-щитомордника на птенцов розового скворца, которые вывелись среди камней древнего могильника. Щитомордник появлялся у гнезда и птенцы, уже готовые встать на крыло, цепенели в смертной истоме и теряли волю к полёту. Бесконечное пространство неба и степи сужалось для них до размеров этой узкой трагической сцены, где хозяйкой становилась смерть. У них, этих птенцов, не оставалось выхода. Ужас этот можно только чувствовать, описывать его – непосильное и бесполезное дело. Всё это изведал царевич Алексей Петрович. Из всех чувств, которые испытывает человек, царь оставил ему только чувство смертного