не трону, и пользуешься этим. Но если ты, дохляк, будешь тут скалиться, так я тебе врежу!
Мордред услыхал, как его собственный голос, казалось доносившийся откуда-то сзади, холодно произносит:
– Гавейн, ты меня удивил. Ты произнес логически связную речь. – И затем, когда рыцарь-гигант пошел на него, тот же голос сказал: – Ну, давай. Ударь меня. Покажи, какой ты храбрый.
– Ой, да перестань же ты, Мордред, – взмолился Гарет. – Ты что, и минуту не можешь не задираться?
– Мордред не стал бы, как ты выражаешься, задираться, – встрял Агравейн, – если бы Гавейн его не запугивал.
Гавейн взорвался, будто одна из недавно выдуманных пушек. Как затравленный собаками бык, он отворотил от Мордреда и заорал на обоих:
– Да дьявол задери мою душу, или умолкните, или выметайтесь отсюда! Будет у нас когда-нибудь мир в семье? Захлопни, во имя Господа, пасть и оставь эту идиотскую болтовню про сэра Ланселота.
– Это не идиотская болтовня, – сказал Мордред, – и мы ее не оставим. – Он встал. – Ну что, Агравейн, – спросил он, – пошли к Королю? Кто еще с нами?
Гавейн встал у них на пути:
– Ты никуда не пойдешь, Мордред.
– И кто меня остановит?
– Я.
– Да ты храбрец, – отметил ледяной голос, так и звучавший откуда-то со стороны, и горбун сделал шаг вперед.
Гавейн выставил рыжую руку с золотистыми волосками на пальцах и толкнул Мордреда назад. В тот же миг Агравейн положил белую ладонь с толстыми пальцами на рукоять своего меча.
– Не двигайся, Гавейн. Я при мече.
– Ты всегда при мече, – выкрикнул Гарет, – дьявол!
Вся жизнь младшего брата вдруг сошлась в знакомую картину: убитая мать, единорог, человек, в это мгновение вытаскивающий меч, и мальчишка, размахивающий посреди темной кладовки ярким кинжалом, – все слилось в его крике.
– Ну что же, Гарет, – прорычал белый как полотно Агравейн, – я понял тебя, смотри, я вынимаю меч.
Ситуация вышла из-под контроля: они уже действовали, будто марионетки, будто все это происходило не в первый раз, – как оно, впрочем, и было. Гавейном, едва он завидел сталь, овладела привычная слепая ярость. Изрыгая потоки слов, он отскочил от Мордреда, выхватил единственное свое оружие, охотничий нож, и кинулся на Агравейна, – все это одним махом. Толстяк, которого напор братнина гнева вынудил перейти от наступления к обороне, отшатнулся, заслоняясь мечом, пляшущим в дрожащей руке.
– А-а, – ревел Гавейн, – ты отлично понял его, мой тощий мясник. Как нам не полезть с мечом на собственного брата, мы же всегда так любили убивать безоружных людей. Чтоб тебя саваном удавило! Спрячь меч, ты! Спрячь, говорю! Ты что это надумал? Мало тебе, что ты зарезал нашу мать? Спрячь меч, будь ты проклят, или наберись наглости и ударь. Агравейн…
Мордред, держа ладонь на собственном кинжале, скользнул Гавейну за спину. Миг – и сталь, освещенная глазами филина, блеснула среди теней галереи, и тут же Гарет бросился на защиту Гавейна. Поймав запястье Мордреда, он закричал:
– Хватит! Гахерис, займись остальными!
– Агравейн,