ли, Фриц, вы сейчас во власти эмоций. А это плохо. Чем быстрее немцы освободятся от эмоций, тем раньше наступит перелом.
Я не выдержал и вспылил:
– О каком переломе речь? Если вы думаете, что это тупое стадо на что-то способно, то я начинаю сомневаться в вашем чувстве реальности!
Я осознавал, что плохо владею собой, но остановиться не мог. Меня наконец прорвало. После одиннадцати месяцев подавленного молчания (в лагере мы старались не говорить о самом страшном), после трех недель тупого блуждания по Мюнхену, я чувствовал потребность обрушить на кого-нибудь свою горечь.
– Они нас победили! – крикнул я в спокойное холеное лицо профессора. – Все, что нам теперь осталось – покупать хлеб из отрубей по сто двадцать марок за батон! В Берлине стоит русская армия! Скоро они будут пасти своих медведей под Бранденбургскими воротами. Мы просто вымрем! Нас станут показывать в американских зверинцах…
Доктор Бауэр встал и перешел в мягкое кресло. Расположившись там, он потушил сигару и как бы невзначай сказал:
– Нет, дорогой Фриц. Все только начинается. – потом снова встал, сунул руки в карманы, прошелся по комнате туда-сюда и с улыбкой добавил, – Я был бы не я, если бы пригласил вас сюда только для того, чтобы раз в жизни накормить хорошим обедом. Видите ли, Фриц, я очень рад, что встретил вас, потому что именно вам мне хотелось бы предложить сотрудничество. Сейчас я занимаюсь тем, что устраиваю немецких ученых, потерявших после войны все. Теперь при этих Объединенных Нациях пытаются создать нечто вроде комитета по научному и культурному сотрудничеству, и вот мне удалось попасть в комиссию по организации немецкого отдела так называемой ЮНЕСКО. Считайте, что вы спасены. Я беру вас к себе, и вы сможете сколько угодно заниматься своими персами. Более того, я обещаю вам экспедицию в Центральную Азию, где ваши знания послужат общему делу. С завтрашнего дня можете приступить к работе.
Мной овладело странное чувство. С одной стороны, сообщение профессора меня обрадовало. По крайней мере, думал я, мне не придется каждый день при разгрузке ящиков вспоминать данные из полевых блокнотов, которые погибли после мобилизации. Но работать в рамках структур, созданных оккупантами, мне казалось крайне неприятным, особенно на фоне всеобщей разрухи и хаоса. И я сказал об этом доктору Бауэру, а потом спросил:
– Интересно, а как это вы попали в американскую комиссию? Ведь вы всегда придерживались далеко не самых либеральных взглядов, и, если не ошибаюсь, именно вы входили в число тех самых трехсот немецких преподавателей университетов, которые сразу поддержали новый режим после назначения Гитлера рейхсканцлером? А ваши статьи по вопросам расовой неполноценности славян? Именно за них вас поставили во главе кафедры.
Бауэр снова улыбнулся и спокойно ответил:
– Не мне напоминать вам, дорогой Фриц, что разница в возрасте между нами составляет более тридцати лет. Вы всю сознательную жизнь провели в государстве Гитлера, а на моем веку сменилось много