именно та моя находка в Восточном Берлине.
Я настолько гордился своим открытием, что пару дней спустя, вернувшись из Берлина, на радостях пригласил обоих архивистов из фонда Мурнау со мной это дело отпраздновать. Мы отправились поужинать в ресторанчик, как сейчас помню, к одному югославу, тогда такое было в диковинку, а после они порекомендовали заглянуть в одну пивнушку, вообще-то, дескать, ничего особенного, но для таких киноманов, как мы, что называется, «самое то», да я и сам увижу.
«У Тити»
Заведение убогое, да и район не из лучших. Теснота, духота. На стенах пожелтевшие портреты кинозвезд, некоторые с автографами, в рамке, другие вырезаны из газет и наклеены прямо на панели обшивки. Музыкальный автомат, громкий шлягер былых времен, женский голос.
«Настанет час, и совершится чудо…» Сейчас, задним числом, трудно переоценить всю иронию этой строки.
Сама Тити показалась мне древней старухой. Крашеные рыжие волосы в допотопном перманенте, настолько жидкие, что просвечивает обтянутый кожей череп. Глубокие борозды морщин замазаны шпаклевкой молодежного макияжа, но даже этот толстый слой грима не в силах скрыть шрам на пол-лица, от правого глаза во всю щеку. Курила она без остановки какие-то необычные сигареты с длинными картонными мундштуками, на которых ее карикатурно накрашенные губы после каждой затяжки оставляли новую каемку помады. Грудясь в пепельнице, окурки казались трупами окровавленных жертв.
Народу в кафе в тот вечер было немного, и вскоре она подсела к нам за столик. Так и чудится, что я до сих пор – вместе с видением грустного букета искусственных цветов – слышу старомодный аромат ее духов. Вперемешку с табачным дымом.
Голоc тихий, почти неразборчивый под мелодии забытых шлягеров со старых грампластинок. Потом, узнав ее получше, я понял: она старается говорить негромко, потому что на повышенных тонах голос у нее внезапно срывается почти на пронзительный крик. Когда смеялась – а смеялась она часто, – то и дело заходилась кашлем.
Ребята из архива меня представили, аттестовав знаменитым киноведом из США.
– Специалист по немецкому кино тридцатых-сороковых годов, – добавили они.
Прямым следствием такой рекомендации стал настоящий экзамен, который Тити немедленно мне учинила. Пытала, как двоечника на уроке. Тащила от фотографии к фотографии, а я должен был называть имена. Ну, знаменитостей-то я легко опознавал, Вилли Фрич или там Дженни Юго, однако в большинстве случаев я позорно молчал. Всякий раз, когда вместо ответа я только беспомощно пожимал плечами, Тити укоризненно похлопывала меня по щеке. Этот жест, очевидно казавшийся ей самой проявлением очаровательного кокетства, по мере повторения нравился мне все меньше.
С одного из снимков – не открытка с автографом и не газетная вырезка, а самая обычная старая фотография, коричневатая, с волнистой обрезкой, – на меня глянула молодая, очень светлая блондинка, посылая в объектив лучезарную,