видимо по случаю воскресенья, толпа была особенно плотной. Дети, семенившие за ручку с родителями, делились на две категории – те, что с нетерпеливым выражением лица спешили к выходу из метро, и те, чьи лица уже осоловели от удовольствий, рот был набит, а в руке болтался воздушный шарик. Очутившись среди гомона детских голосов, что звучал, будто пение весенних галчат, Лиза вдруг ощутила тепло детской пухлой ладошки в своей руке, и это материнское чувство пронзило ее сердце настолько глубоко, что к горлу подкатил ком, а на глазах выступили слезы.
– Лизонька, тебе нехорошо, – заволновался Вербицкий, заметив перемену в Лизином выражении, – ты, что плачешь? Давай скорее на улицу… Или может быть вернемся?
– Нет, нет… Все нормально. Не обращай внимания, и пойдем скорее, не то, боюсь, раскупят всю сахарную вату…
…Зоопарк Лизу приятно удивил. То смутное воспоминание, что сохранилось с ее детства было связано с грязными клетками и облезлыми зверями, тоскующими по вольной жизни и нормальной пище. Теперь же в зоопарке появились и просторные чистенькие вольеры, и клумбы с декоративными камнями и даже скульптурные композиции. Одна из них, воздвигнутая известным скульптором, заполонившим Москву статуями мегаломанических размеров, должно быть создавалась затем, чтобы пугать непослушных детей. Шалуны, однако, ничуть не боялись и превратили скульптуру в физкультурный снаряд. Забава была чревата серьезным травматизмом, однако, хладнокровно пьющие пиво родители так, видимо, не считали.
…В начале своей прогулки Лиза с Вербицким чинно прохаживались по дорожкам, однако чем ярче светило солнце, тем более им хотелось начать резвиться, подобно подросткам, шуметь и носиться наперегонки. Лиза первая высвободила свою руку и с хохотом бросилась вдоль пустых еще вольеров.
– Ну же, давай, догоняй, – задорно воскликнула она.
Раскрасневшееся лицо и забавная стрижка придавали ей сходство с девчонкой. Ее неподдельное веселье было столь заразительным, что Вербицкий вдруг сам почувствовал блаженную легкость, словно все тело его наполнилось пузырьками радости… Если бы когда-нибудь раньше кто-то сказал ему, что дожив до сорока лет, он станет гонять по зоопарку, приводя в удивление собственных ровесников и их ранних внуков, то Вербицкий бы расценил это за издевательство. Однако сейчас художнику вдруг стало наплевать на окружающих, на обескураженные взгляды, на осуждающий шепот за спиной. Всякий раз, настигнув Лизу, он покрывал поцелуями ее лукавые глаза, а она, высвобождаясь из объятий, убегала снова и снова…
Возле маленького пруда, что еще не оттаял после зимы, Лиза остановилась и протянула руки ему навстречу. Пальцы ее закоченели, и Вербицкий принялся согревать их своим дыханием, в то время как Лиза замерла, вдыхая родной запах полыни и табака.
– Девочка, любимая моя, – и он обнял Лизу за плечи.
Но только она вдруг почувствовала, что от былой радости у Вербицкого не осталось и следа, лицо его сделалось напряженным, а взгляд устремился в сторону.
– Что