Йорик!
– Великая Тьма…
Они говорили, перебивая друг друга, и слова звучали бессмысленным бредом, но что они значат, слова? Бессмыслица! Звуки зароллаша, родной, почти забытый голос, знакомый запах, эмоциональный взрыв, предельная концентрация чувств…
Счастье!
Что в твоих волосах для меня затерялось, ответь?
Что в глазах твоих? Верно, не слезы, а мягкая ртуть.
Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,
Если снова над бездной веков пересекся наш путь?
– Мы так и будем… – Смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать – забытое искусство. – Мы так и будем с тобой?.. Хоронить тебя и снова видеть живым – это что, такое правило?
– Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…
Лицо чужое, но глаза – желтые, тигриные, яркие – это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно – это его глаза на незнакомом, человеческом лице.
И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по-настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.
– Я укушу тебя, – пробормотала она ему в шею, – я тебя сейчас укушу.
– Зачем?
– Не знаю.
Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,
Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов —
Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,
И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.
– Не надо, – выдохнул он и сел на землю, по-прежнему прижимая ее к себе. – Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?
– Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…
– Так Серпенте – это прозвище?
– Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?
И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.
Ведь не петь для тебя – это пытка почище любви,
Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,
Мои строки, как звезды по небу ночному? – Лови,
Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня.7
«Серпенте» – это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:
– Тебе нельзя вставать, дурень!
– Серпенте, – прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, – купец… был здесь. В ее одежде, – он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. – С этим мечом, – продолжил он упрямо, – и браслет – его, купца.
– Не пугай