по совету да по рекомендации, тоже приходят. Она почти никому не отказывает. Главное, чтобы на пользу деньги пошли, ну и с возвратом, конечно.
– И что, все долги возвращают?
– Конечно все. В обществе, ведь, живем. Большинство даже с добавкой возвращают.
– Как-то неправильно получается. Староверам же нельзя ростовщичеством заниматься.
– Это не ростовщичество. Ты мою мать не обижай. Она людям в нужде деньги дает – помогает. А люди ей возвращают чуть больше – тоже помогают, и ей, и тем, кто еще брать будет. Помощь это, а не ростовщичество.
– Прости, Матвеич, не со зла обидел. Не сразу понял все.
– Да ладно, Павел Иванович, не в обиде я. Просто, чтобы понять нашу жизнь, нужно в общине жить. А вы, безбородые, живете каждый по себе. Поэтому и не доверяете друг другу, и хитрите, и скрываете, и прячетесь ото всех.
– Неужели староверы не хитрят и не скрывают ничего? А заборы эти ваши, за которыми вы живете, – не вы ли прячетесь за ними?
– Среди своих в общине почти не хитрят и не скрывают ничего, даже за забором ничего не скрыть. А вот от вашего мира приходится отгораживаться, и жить с вами по вашим законам. Но у нас есть наша община, а у вас что есть?
– Все то же самое. Есть семья, дом, друзья. Есть клубы по интересам. Для кого и кружок хорового пения – то же, что для тебя община. Для кого завод, на котором двадцать-тридцать лет проработал, семью создал, детей устроил, та же община. Так что, ничего другого и нового нет. Все по-старому. Называется только иначе. И, кстати, на многих заводах и в крупных конторах теперь существуют кассы взаимопомощи. Это, как я понимаю, то же самое, чем твоя мать занимается в общине. Хотя, я думаю, что у вас все гораздо серьезнее. Очень не просто сохранить капитал, когда в стране уже лет двадцать то война, то революция, все рушат и строят Новый мир и опять рушат, чтобы построить совсем Новый мир.
– А мы, – староверы, – всегда так живем. Нас всегда пытались поломать и переделать. Ничего, привыкли.
Я подумал, что мое первое мнение о кузнеце было, мягко говоря, не совсем точным. Человек, конечно, любит выпить, что запрещено староверам, якшается с кем попало, что тоже противоречит уставу, но он по-прежнему причисляет себя к общине.
Матвеич замолчал, о чем-то задумавшись, потом вдруг к чему-то прислушался, привстал и всмотрелся в сумрак леса. Со стороны, куда он смотрел, послышался треск сучков и шелест опавшей листвы. Увидев, как напрягся Матвеич, я сунул руку за пазуху, где во внутреннем кармане моей куртки лежал револьвер, прихваченный на всякий случай. Вот, кажется, этот случай подвернулся. Я пытался разглядеть в сумраке приближающихся к нам людей. Никого не было видно, но, судя по звукам, их двое или трое, и они не скрываются. Скорее, наоборот, стараются создать как можно больше шума, что бы мы были готовы к их встрече.
Аккуратно, стараясь не задеть края кармана, я вынул пистолет и взвел курок. Тихий щелчок был не слышен из-за шума шагов нежданных