характер. Мы занимались экономикой… и бухгалтерским учётом.
– Я просто спросила. Вы так смотрите, что я подумала про коньяк… вы ей тоже его предлагали?
– Это, ни в какие рамки не лезет. С ней мы пили чай… с лимоном. Спать будешь в детской.
Две стопки коньяка взбодрили, но третья заставила вспомнить, что после ванны девочке нужно что-то на себя накинуть. Предлагать халат жены было не с руки, могла что-то не то подумать. У Мирочки шестидесятый размер, у Алёны – максимум сорок четвёртый. Ей лучше подойдёт мужская рубашка.
Марат представил, как девушка накидывает на распаренное тело белоснежную распашонку, сквозь тончайшую ткань которой (он привёз эту модную модель из Гамбурба) просвечивает девственная грудь-яблочко нулевого или первого размера с малюсенькими восставшими вишенками.
Он любил ласкать упругую грудь Дамиры, но ностальгически вспоминал о том блаженном времени, когда её нежные перси целиком помещались в ладони.
– Алёнушка, дитятко, – приоткрыв дверь в ванную комнату, едва не утратив самообладание, произнёс хозяин квартиры, – этот наряд должен быть тебе впору. Какао закипело.
– Спасибо, дядя Марат.
Обращение дядя кольнуло. Коньяк предвещал нечто большее, чем светская беседа, хотя предпосылок к изменению статуса не было, но любой путь начинается с первого шага. Она ведь сама на что-то порочное постоянно намекает.
“А не испить ли нам коньячку, графиня? Я готов принять у вас самый важный экзамен. Назовите хотя бы одну причину не хотеть вас. Интересно, что дама на это ответит? Я бы наверно не смог отказать… если бы был женщиной… девушкой”
Алёна вышла к столу распаренная, девственно сдобная, полыхая призывно губами и щеками. Четвёртая рюмка коньяка оказала поистине магическое действие, но…
Девочка зевнула, аппетитно потянулась, нескромно обнажив аппетитный зад: самую малость, краешек. У Марата перехватило дух: мечта сбывается.
Это ли не призыв, это ли не демонстрация беспредельного доверия?
– Я спать. Утром поем. Можно?
Марата словно ледяным душем окатили: бежал навстречу мечте с распростёртыми объятиями, практически слился, а она… неблагодарная!
– Да-да, Алёнушка, конечно спать, как же иначе!
“Не насиловать же её! Столько всего наобещала, а сама, – сокрушался Марат, – теперь не усну”
Ночь полосовала стены танцующими бликами. Мерцающие тени резвились, словно в театре теней, где опытные актёры могли изобразить любое действие.
Марат вживую видел Алёну, себя, то ли над ней, то ли под ней. Её летящие руки давали волю неуёмной фантазии, манили, позволяли игривые эксперименты: плавно расправлялись и опадали узкие плечи, ритмично вздымался над неподвижным телом девственный торс с рельефными колокольчиками, вверх-вниз и в стороны разлетались пряди волос.
– Марат, – позвала Алёна, – мне страшно. Давайте поговорим.
– Конечно, дитя. О чём?
Кровь его бурлила, требовала решительности, настойчивой предприимчивости, безрассудства.
“Девятнадцать лет. Дамира в этом возрасте