Как видите, уши торчат. Нет и не может быть никаких сомнений в том, что самоубийство Маяковского в первую очередь было вызвано именно общественными, политическими причинами. Шкловский рассказывал, что у Маяковского была любимая поговорка: «У вас хорошее настроение? Значит, у вас плохая информация». А вот что сказала по этому поводу Ахматова: «Он все понял раньше всех. Во всяком случае, раньше нас всех. Отсюда и такой конец».
– Вы сказали, что поэму Блока «Двенадцать» выкинули из школьной программы из-за неясной трактовки образа Христа в финале поэмы. А как вы относитесь к версии М. Волошина: двенадцать красногвардейцев не следуют за Христом, как двенадцать апостолов, а, наоборот, гонятся за ним, преследуют его?
– Догадка Волошина замечательна. И, в сущности, неопровержима. Но, как мне кажется, Волошин остановился на полпути. Да, они преследуют Христа. А он их осеняет, и благословляет, и ведет. Потому что в их безумии, в их маниакальности, в их одержимости живет и неиссякаемая жажда истины, и неистребимая вера в него. Они с бешеной яростью отринули Христа, но именно в этой исступленной ненависти к нему – их кровная, нерасторжимая связь с ним. Они продолжают от него зависеть. И в конечном счете даже неважно, благословляет ли он их, или, наоборот, убегает от их яростного преследования: важно, что их зависимость от него, их связь с ним продолжается.
– Первого января 1936 года в газете «Известия» было опубликовано стихотворение Б. Пастернака «Мне по душе строптивый норов…», которым Борис Леонидович как бы присоединил свой голос к хору поэтических голосов, прославляющих Сталина: «А в эти дни на расстояньи, За древней каменной стеной, Живет не человек – деянье, Поступок ростом с шар земной…» и т. д. Что, на ваш взгляд, толкнуло его на этот шаг?
– В книге я говорю об этом подробно. Очень заинтересован был в том, чтобы Пастернак опубликовал в его газете что-нибудь в этом духе, тогдашний редактор «Известий» Бухарин. Хотел он при этом Пастернаку, разумеется, только добра. Не исключаю, что его «давление» сыграло тут известную роль. Но это, конечно, не главное. Борис Леонидович в то время искренне верил, что между ним и Сталиным существует какая-то таинственная, чуть ли не мистическая связь. Не сомневаясь в деспотической природе сталинской власти, он еще сохранял некоторые иллюзии – в духе знаменитых пушкинских строк: «Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни…».
– Даже вы, джентльмен в отечественном литературоведении, переходите на жесткий тон, когда речь заходит о гипотезах В. Непомнящего или Л. Сараскиной, прямо обвинившей И. Ильфа и Е. Петрова в обслуживании советского режима. Вы не прощаете коллегам их желания идти в ногу со временем?
– Самым страшным для критика свойством я считаю предвзятость, заранее заданную точку зрения, чем бы эта точка ни заказывалась: идеологией, модой, желанием приспособить свои оценки к представлению о том, «почем нынче ходят мертвые души». Л. Н. Толстой записал однажды у себя в дневнике.