Бога ради, лечите, доктор, у меня много для вас работы, только помогите. Вы не знаете, мой дом – больница безнадежно больных. Это не дом – ад… то есть для меня, по крайней мере… сам по себе дом прекрасный. Пожалуйте вот сюда, доктор, я вам покажу кое-что.
Мы пошли между высокими деревьями аллеи.
– Я всю жизнь вожусь с докторами и хорошо их изучил, это по большей части… мошенники.
Старик остановился, пристально взглянул на меня и рассмеялся каким-то глуповатым смехом. Я придал своему лицу холодный и обиженный вид.
– Бога ради, не сердитесь на меня, доктор. Мой порок – откровенность, и иногда я хватаю через край, хотя, в сущности, ругая врачей, я только отдаю им должное.
Я холодно и строго слушал все это.
– Не знаю, князь, кажется, медик совершенно лишнее лицо в вашем доме.
– Бога ради, не сердитесь, доктор. Мой дом – печальный приют больных, и я пригласил вас… но медицина все-таки не наука, это черт знает что… Вы хотите, конечно, сказать: зачем я вас приглашаю, если имею такое мнение о вашей профессии? Вы меня легко поймете, если вникнете в мое положение. О, оно отчаянное, потому что жизнь моего сына и моей дочери на волоске, и где искать спасения – не знаю. Вы скажете, что помимо докторов есть еще Врач Бессмертный в небе. Очень может быть. Дайте мне Его адрес – я пойду.
Он посмотрел на меня и рассмеялся смехом юродивого.
– Нет, я Его не знаю, не видел… Может быть, Он и там, но в какую дверь стучаться, этого мне никто не объяснил. Вы понимаете – надеяться приходится на то, во что не веришь. Я двадцать лет приглашаю докторов и двадцать лет их ругаю, и сознаюсь, не люблю я их; доктор и ворон – одно и то же… Один входит в дверь, то есть врач, другой садится на крышу – ворон: оба каркают. За ними тянется поп, гробовщик выступает последним. Так всегда у меня было… Посмотрите сюда, посмотрите.
Он остановился, и, к удивлению моему, я увидел, что очутился посреди могил, над которыми возвышались высокие мраморные памятники. Я с удивлением посмотрел на старика, решительно не понимая, зачем он меня сюда привел.
– Здесь я похоронил своих двух дочерей, здесь покоится моя старушка. Негодяи, они не могли вылечить – решительно ни одной. Нелли, Нелли! Ты не слышишь меня, крошка Нелли?!
Он склонился к мраморной плите, и из глаз его брызнули слезы. Имя «Нелли» он произносил певучим, дрожащим голосом, и в груди его точно что-то клокотало.
– Доктор, если вы не можете спасти моих двух детей, оставьте меня.
– Детей ваших… каких – мертвых?!
Во мне мелькнула мысль, что предо мной просто помешанный, но он поднял голову, посмотрел на меня и вдруг захохотал:
– Помилуй вас Бог, доктор, вы, кажется, принимаете меня за сумасшедшего. В живых еще остались сын и дочь. Ужасно! И не то ужасно, что эти умерли, а те больны, а то, что причина всему этому – я. Доктор, в моем лице вы видите последнего представителя князей Гелидзе, разбросавшего в Петербурге все свои миллионы, как тряпки. Но о них я не жалею: у меня и теперь