рада, что произошло что-то важнее моего поступка и все оставили, наконец, меня в покое.
Спустя пару часов бесполезных поисков, все сидели на кухне и пытались принять тот факт, что никто ни на какой юг не едет. Все были непривычно молчаливы и не знали, что ещё предпринять. Под вечер билеты на самолет нашлись так же внезапно, как и пропали: дядя Витя понёс выносить помойное ведро и они всплыли на поверхность.
В дом опять вернулось веселье: много шутили и громко смеялись, радуясь, что всё обошлось. Все гадали, как билеты могли угодить в мусор, что бы было, если бы они не всплыли?
О моем поступке с посудой совсем забыли и обсуждали только предстоящее путешествие гостившей у них семьи. Я благоразумно умолчала, что цветные бумажки, которые оказались билетами на самолет, бросила в помойное ведро я, искренне полагая, что, так как сделала это случайно, а также без последствий, то не стоит привлекать к себе внимание. «Для одного дня насмешек достаточно», – твердо решила я.
Качуля
Проводя каждое лето в Абатске по два-три месяца, я ежедневно маялась от скуки и думала, чем себя занять. В деревне в советское время никто не забивал себе голову: как бы развлечь ребенка. Ребенок здоров, одет, обут, накормлен, для прогулок – ограда, из друзей – соседские ребятишки. Бабушка вставала рано, в четыре утра, и принималась за хозяйство. После обеда она обычно ложилась поспать на час, затем снова занималась домашними делами и спать ложилась рано – в восемь вечера. Я просыпалась около девяти, завтракала и до обеда была предоставлена сама себе. Когда наступал дневной тихий час, я бродила или сидела возле бабушки и ждала, когда она проснется.
Самое унылое время был вечер. Телевизор старенький постоянно рябил, выдавая тусклую черно-белую картинку. Это могли быть новости или какой-нибудь скучный взрослый непонятный мне фильм. Днем телевизор не включали, под предлогом того, что он «перегорит». В семь вечера запиралась калитка ограды на задвижку-трубу, двери в дом закидывались на крючок. Дед Семён спал в комнате-кухне, где стояла большая русская печь, бабушка спала на скрипучей панцирной кровати в комнате, я – напротив, на старом полуразваленном диване, пружины которого давно повыскакивали в нескольких местах и неровными валунами таранили мне спину. Чтобы устроиться на ночь приходилось долго возиться, располагаясь таким образом, чтобы вылезшие пружины не пихали меня в бок.
Бабушка перед сном всегда читала молитву. Это было странно, ведь я была некрещёный октябренок, и дома такого от родителей никогда не слышала. Я считала это почти колдовством, заговором и не понимала, как взрослая бабушка, прожившая всю жизнь в Советском Союзе, верит в эти сказки о боге. Бабушка начинала неистово храпеть.
Кроме этого, в доме не переставая звучало радио. Его не выключали и не делали тише даже на ночь, чтобы не сбить прием сигнала. Летом за окном и в комнате в восемь вечера было совсем светло. Спать не хотелось. В городе я никогда так рано не засыпала. Бабушка храпела с присвистом и громыханием, выпуская воздух откуда-то из глубин.