пустыня.
В фиолетовом мраке шагает сапог
размалёванного паладина.
В маслянистой листве шепчет жаркий муссон,
загорелые плечи лаская.
Имаголог седой на заляпанный трон
позолоченный фантик сажает.
В жирной вате горючая бродит капель
и гремит, проходя, кандалами.
Ворох бритых дорог заплетает метель,
как следы остроухого зайца.
В толще вечных снегов, подо льдом бытия
плещет море, угрюмо мерцая.
Сквозь промоины снов, за границами карт
точит ночи солёная тайна!
«Рой багряных осин, балаган на краю!..»
Рой багряных осин, балаган на краю!
Поле бабочек, синее небо…
В сонме вялых ветвей барабанят, поют
крупных капель крылатые веки!
У старушек соломенных – ватный оскал,
и порхает листва над домами.
Утро кружит по городу, как дельтаплан,
и баюкает сонным туманом.
На краюшку земли мажу я без стыда
свежей жизни рабочее пламя.
Намотаю на ус пуповину труда
и свободу в забое оставлю!
Не звенит мне на кителе лес орденов,
не шуршит циферблатом надежда.
Зябкий ветер и дождь, а не Лу́и Витто́н
мне с утра подбирает одежду.
Не понять мне засаленный ропот цикад,
не собрать из мгновений орнамент.
В хмуром очерке гроз я пою невпопад,
с вереницей обугленных клавиш.
Инклюз
Вот утюг – король квартиры!
Лопасть почернелых стен…
В грустный глаз пустой витрины
листопад плюёт во мгле.
Бродят гордо великаны,
пьяным ливнем мнут поля.
И дымится, как сигара,
закопченная труба.
Керамические грозы
васильковых перемен,
заколдованные прозой
жизни, вяло льют капель.
Голый праздник пал на веки,
вмерз слезами в студень лет.
В янтаре застыл навеки
археолога скелет!
«Не хочу жизнь прожить кочевником…»
Не хочу жизнь прожить кочевником.
Вниз по ниточке тихо
пройти в толчее и с клеймом
пленника.
Литься рифмой в глухие уши…
Не могу. Пленит и душит
утлых литер грустный
Круг!
Пусть развеет над могилой
ветер сад моих слов,
как молитвы
Бог!
Песня, сюртук и кочка
Звездопадом сюртук искрится.
Пламя студит визгливый вальс.
Пурпур судеб криклив
и свят!
Пьяной лентой луна мерцает!
Лето кусает мечтами…
Но нам не мечтать
нельзя!
А сюртук