пять минут перемена. Можете взять её на историю. Но чтобы к математике была! Выпускной класс, все-таки!» – «Будет к математике. И к русскому». – «Русский уже заканчивается». – «Как?! Совсем? Не может этого быть!».
О чём мы говорили? – Так, не о чем… Она ела мороженое и вяло спрашивала, думая о своём, куда я уезжаю и где я был последние дни, я что-то врал, она не вслушивалась. Стала совсем взрослая. Потом я её поцеловал и она меня… «Я тебя очень люблю, Катя». – «И я тебя, папа!» Это было искренне. Она меня любила, а я без неё жить не смогу. Раз не смогу, значит, не буду. Вечером я позвонил Коробку.
– Ты где, ты что, с ума сошел. Твоя уже все морги, больницы обзвонила, милицию на ноги поставила.
– Это она умеет ставить… раком. А сумасшедшие дома ещё не пробовала?
– Перестань.
– Значит, попробует!
– Ты где?
– Я в командировке. На днях вернусь.
– Это точно?
– Точно! Через три дня проверишь. Увидимся. А пока у меня вопрос.
– Подожди. Я могу ей сказать?
– Можешь. Мы все встретимся.
– Какой вопрос?
– Ты как-то рассказывал про сонную артерию и яремную вену. Помнишь? Разговор шел о кошерной пище.
– Припоминаю. А на что тебе это сейчас?
– Надо. По работе. Пишу о кошруте.
– Для кого? Ты же не еврей. Что, оборзел совсем?
– А ты в антисемиты заделался на старости лет?!
– Да нет. Я же полукровка. Господи, о чем это я…
– Погоди. Потом объясню. Халтура подвернулась. Скажи, а где у человека эта артерия?
– Хочешь порезаться?
– От твоей занудности зарежешься. Не хочешь, не говори. Узнаю в справочнике.
– Arteria carotis externa… Так, нащупай кадык. Указательным и средним пальцем. Теперь перемещай пальцы в сторону, пока не нащупаешь мягкое углубление. Чувствуешь пульс? Это она. Можно от мочки уха прямо вниз. Только не надавливай сильно. Уснешь. И не проснешься. Шутка! Но вообще с ней не балуй. Она дама опасная.
– Спасибо, эскулап-полукровка. До воскресенья.
Следующий день я бродил по Ленинграду. Стало
сухо и чуть подморозило. Прошёлся по набережной, присел у Медного всадника. Что бы ни было – чудный город, и счастье, что свою жизнь я прожил здесь. Потом по Мойке к Поцелуеву мосту, а там на Театральную. Постоял, посмотрел на Консерваторию. Вспомнил. Стоял бы и стоял. Если всё вспоминать, то неделю простою. А у меня всего один день. Затем зашёл в Никольский собор. Просил, просил Его. Не простит. Это Он не прощает. Ещё неизвестно, похоронят ли меня в пределах кладбища. Сейчас атеизм на дворе, могут похоронить. Впрочем, это не моя забота. Вечером отужинал в Кавказском. Хотел сильно погудеть и напиться. Не получилось. Пожевал травы, пригубил коньяку. Почти всё осталось. Официант сильно удивлялся. На улице позвонил из автомата. Подошла Катя. Я слышал, как она дышала в рубку, волновалась. «Алло, алло, кто это? Алло!». Я тихо сказал: «Катя» – и воровато повесил трубку.
Утром долго мылся, брился. Закрыл входную дверь