не спровоцировать кровотечение, и избегал торчащего из неё стекла. Но и на оставшиеся травмы материалов всё равно не хватило.
Выбрав две наиболее перспективные по летальности раны, я просто плотно зажал их ладонями. Вслед за этим исчез свет: Рея вырвало под ноги, телефон отлетел куда-то под педали. Водитель выругался и прибавил ходу. От запаха рвоты и ускорения начало мутить и меня. Я попросил Рея открыть окно, он открыл. Морозный ветер с гулом ворвался в салон.
Всё. Больше мы ничего не могли сделать.
В машине холодно, темно, тихо: трое насмерть перепуганных парней и одна умирающая девушка. Мы дружно боялись: что она умрет, что мы умрем – так лететь по обледенелой дороге. Боялись неизвестности, боялись совершенного. Боялись её и того, что по слухам было внутри неё.
Из-за тишины, холода и темноты я острее чувствовал тепло её крови, постепенно разливающееся под пальцами, слышал свист поверхностного дыхания, тыльной стороной ладони ощущал, как едва заметно ходит её грудная клетка.
Парализованный напряжением, я смотрел лишь вперёд, на стелящееся серое полотно дороги, приборную панель, пшеничного цвета волосы Рэя, растрепываемые ветром, смазанную скоростью лесополосу. Куда угодно, лишь бы не на неё – и тем острее ощущал хрупкость руки, которую сжимал, мягкость бедра, упирающегося мне в спину, и мокрый холод, пронизывающий левое плечо – в том месте, где моя куртка пропиталась кровью насквозь, пока я её нёс. И старался не думать, что на спине у неё тоже могут быть травмы.
Я понимал, что её раны слишком серьёзны. Чем дальше мы ехали, тем сильнее меня терзала вина за то, как я её грубо схватил, как нёс, как бросил. Всё это было неправильно: если она умрёт сейчас, это будет лишь моя вина.
Время до дома мне показалось вечностью, хотя потом водитель сказал, что мы ехали семнадцать минут. И горько добавил, что эти семнадцать минут отняли у него семнадцать лет жизни. Последние километры мы скакали на грунтовой дороге, и я молился, чтобы она не повредила себе что-то здесь и сейчас.
Когда вдалеке показался вход в лазарет, я чуть не прослезился от радости.
Дежурная бригада встречала со всем необходимым. Я выскочил бы на ходу, чтобы поскорее передать пациентку, но ноги мне отказали. Секунд десять после того, как Анна – главврач – распахнула дверь остановившейся машины, я мешкал и не мог выбраться наружу. Она неодобрительно смотрела, но ничего не говорила.
Вывалившись, наконец, из машины, я вдохнул, наконец, полной грудью. Уверовав, что миссия выполнена, я бессильно осел на стылую землю. Мимо меня провезли каталку – впервые я увидел объект охоты при ярком свете. Мозг воспринимал всё как-то отдельно: изгиб шеи, ямочка между ключиц, тонкие руки, тонкие пальцы, рассечённое бедро, окровавленная коленка, всего один ботинок.
Странно, ведь обувь я с неё не снимал.
Когда за каталкой захлопнулись двери, когда объект охоты пропала из поля моего зрения, стало легче, словно бы я больше не был ответственен за всё. В душе гудело как в трансформаторной будке. Чтобы