по шраму и двинулся в обратную сторону. – А есть таланты. Это магия в чистом виде. Талант развивается и изменяется. Маг воды может открыть со временем способность управлять льдом и паром. А я… когда-то давно я считала, что могу только врачевать. – Руку защипало от резкой боли, но Мадельгер не проронил ни звука. – Встреча с госпожой Аурунд открыла мне глаза. – Шрам, старый шрам, оставленный после неловкого обращения с ножом, покрылся коркой струпа, потом края раны начали расходиться, показалась кровь. – Это мой дар, ландскнехт. А это ведь не единственная рана на твоем теле? Что будет, если они все сейчас раскроются?.. – Девушка ласково прижала ранку пальцем, а когда убрала руку, там оставался лишь старый шрам. – Так что это у тебя на руке, ландскнехт?
Сердце колотилось где-то в горле.
– Это знак Единого, – с трудом выдавил мужчина.
– Это я знаю, – вновь улыбнулась она. – Зачем он тебе?
– Его ставят на границе с Дертонгом.
– Зачем? – В голосе появились требовательные нотки.
– При пересечении границы. – Во рту пересохло, и приходилось говорить коротко. – У нас саламандр изгоняют монахи. В Дертонге их нет. При пересечении границы тебе ставят этот знак. Если в теле есть саламандра, она им изгоняется. Если нет – просто никогда больше не сможет зайти в это тело.
– То есть, ты можешь без страха смотреть на огонь?
– Вероятно, – неохотно выдавил он.
– И ты был в Дертонге.
– Я не помню. Я был тогда ребенком, госпожа.
– Понимаю, – вздохнула она. – Как, говоришь, тебя зовут, ландскнехт?
– Мадельгер, госпожа.
Девушка ласково коснулась губами его щеки:
– Я буду звать тебя Гери.
А затем, нежно пригладив кончиками пальцев растрепанные волосы разноглазого, скрылась в тенях, царящих меж мерцанием магических огней. А ландскнехт так и остался стоять, глядя ей вслед и чувствуя, как медленно истаивает то поганое чувство паники, что залило душу от медоточивой речи Селинт. До конца оно так и не ушло – огненный комок, застрявший где-то под грудиной, и не думал рассеиваться.
Какой у него был дар, Мадельгер прекрасно знал и без ведьмы. Пламя. Сколько он себя помнил, пламя никогда не причиняло ему вреда. В детстве он на спор тушил пальцами зажигаемые тайком, чтоб родители не увидели, лучины. Позже, в храмовом училище, вызывая восхищенные вздохи других послушников, спокойно держал руку – ту самую, отмеченную знаком Единого, – в огне факела. Кто-то язвил, что именно печать дает такие способности, но когда однажды брат Гайлульф, любящий рассказать, как он лет двадцать назад ездил в Дертонг, и показать каждому желающему отметину на запястье, обжегся крошечной искрой, вылетевшей из не прикрытого слугами камина, эти разговоры затихли.
Ведьма сказала, что он жив только из-за дара. Неужели правда? Да нет, это глупость, в самом деле, попробуй набери компанию ландскнехтов, обладающих магическим талантом. Пусть даже, как сказала Селинт, талантом неразвитым и мало подходящим под определение колдовства.
Вероятней