совсем недавно я, вспоминая свой плен, истово ненавидел всех немцев, не деля их на военных и гражданских. Первый раз моя ненависть дала трещину, когда после нашего освобождения по приговору военного трибунала повесили нашего мучителя оберста Руделя. Вот, был самодовольный сверхчеловек, только что воспринимавший нас, советских пленных, как пыль под ногами – и вот он же дергается в петле жирным червяком, пытаясь выгадать себе лишнюю секунду жизни.
Потом, после каждого сожженного вражеского танка, каждой фугасной гранаты, удачно легшей в толпу вражеских пехотинцев, я замечал, что моя ненависть к немцам вообще куда-то постепенно исчезает. Я не считал, сколько вражеских солдат было убито при моем непосредственном участии, но это количество очень велико. С немалой гордостью могу сказать, что у меня за спиной имеется немаленькое личное немецкое кладбище. Ведь я воевал сначала в противотанкистах, а потом в штурмовиках, когда ни о какой стрельбе с закрытых позиций не может быть и речи. Бой в таких случаях идет на расстоянии прямой видимости, и все успехи и неудачи всегда налицо. Если от твоего снаряда вспыхнул танк и наружу из него никто не выбрался, то это четыре мертвых ганса, которые никого больше не убьют и не ограбят, а если кому-то из них и удалось покинуть горящую машину, так на это у пехотного прикрытия позиций имеются пулеметы… С пехотой, которая бредет вслед за танками, аналогично: разрыв осколочного снаряда или сноп картечи – и ты видишь, сколько белокурых бестий упало, чтобы больше никогда не подняться.
И под Белгородом, и под Оршей я досыта накормил свое чувство мести. А когда мы ломали вражескую оборону на Карпатских перевалах, я вдруг понял, что мне даже немного жалко этих несчастных, которых послали на смерть, поманив призраком поместий с рабами. ШтурмСАУ-152 – это не «сорокапятка», с которой я начинал войну, и когда понимаешь, что способен уничтожить любую цель (если не с первого, то со второго снаряда), то обычные на войне сомнения куда-то деваются. Именно там мне впервые довелось увидеть, как шестидюймовый бетонобойный снаряд обрушивает вниз скальный уступ с выстроенным на нем пулеметным гнездом, или как морской полубронебой наизнанку выворачивает тяжелый «Тигр», который чертовы юберменши по своей глупости считали непобедимым чудо-оружием.
Так что с тех пор я не испытываю ненависти даже к немецким солдатам – разумеется, с той поры, как они побросали оружие и, задрав вверх лапки, послушно побрели куда-то на восток (как говорят товарищи с Украины, «у плен»). Там их накормят, напоят и приспособят к делу, выдадут кому лом, кому кирку, а кому лопату, с целью восстановления нашего, порушенного ими же, народного хозяйства. А уж после появления на фронте такой германской новации, как части, поголовно составленные из подростков и домохозяек, я и вовсе начал крутить пальцем у виска. Какая уж тут ненависть… Эти, с позволения сказать, солдаты женского пола выглядели до предела жалко, а Гитлер, цепляющийся за свое существование ценой их жизни – мерзко и отвратительно. И мне хотелось и